Мазепа

Байрон Джордж Гордон

IX

«— Коня сюда! — Ведут коня. Нет благородней скакуна! _Татарин_ истый! Лишь два дня, Как был он взят из табуна. Он с мыслью спорил быстротой, Но дик был, точно зверь лесной, Неукротим: он до тех пор Не ведал ни узды, ни шпор. Взъероша гриву, опенен, Храпел и тщетно рвался он, Когда его, дитя земли, Ко мне вплотную подвели. Ремнем я был к его спине Прикручен, сложенным вдвойне; Скакун отпущен вдруг, — и вот, Неудержимей бурных вод, Рванулись мы — вперед, вперед!

X

«Вперед! — Мне захватило грудь. Не понял я — куда наш путь. Бледнеть чуть начал небосвод; Конь, в пене, мчал — вперед, вперед! Последний человечий звук, Что до меня донесся вдруг, Был злобный свист и хохот слуг; Толпы свирепой гоготня Домчалась с ветром до меня. Я взвился в ярости, порвал Ремень, что шею мне сжимал, Связуя с гривою коня, И на локтях кой-как привстал, И кинул им проклятье. Но Сквозь гром копыт, заглушено, К ним, верно, не дошло оно. Досадно!.. Было б сладко мне Обиду им вернуть вдвойне! Но, впрочем, мой настал черед: Уж нет ни замка, ни ворот, Ни стен, ни подвесных мостов, Мостков, бойниц, решеток, рвов; В полях ни стебелька; жива Одна лишь сорная трава Там, где очаг был. Будь вы там, Ни разу б не приснилось вам, Что был тут замок. Видеть мне Ту крепость довелось в огне, Как падал за зубцом зубец, И тек расплавленный свинец Дождем с обуглившихся крыш! Нет, — месть мою не отвратишь! Не чаяли они, гоня Молниеногого коня Со мной на гибель, что опять, С десятком тысяч скакунов, Вернусь я — графу честь воздать, Раз он пажей катать готов! Он славно пошутил со мной, Связав со взмыленным конем; Ему я шуткою двойной Недурно отплатил потом: Всему приходит свой черед, И тот, кто миг подстережет, Возьмет свое. Где в мире путь, Которым можно ускользнуть, Коль недруг жаждет счеты свесть И в сердце клад лелеет — месть?

XI

«Вперед, вперед — мой конь и я На крыльях ветра! След жилья Исчез. А конь все мчался мой, Как в небе сполох огневой, Когда мороз, и ночь ясна, Сияньем северным полна. Ни городов, ни сел, — простор Равнины дикой, темный лес Каймой, да на краю небес Порой, на смутном гребне гор, Стан башни: от татар они Хранили степь в былые дни, И все. Пустыня. Год назад Турецкий тут прошел отряд, А где спаги оставил след, [9] Травы в лугах кровавых нет. Был сер и дымен небосвод; Унылый ветр стонал порой, И с ним бы стон сливался мой, Но мчались мы — вперед, вперед И глох мой вздох с моей мольбой. Лил ливнем хладный пот с меня На гриву буйную коня, И, в ярости и страхе, тот, Храпя, все длил безумный лет. Порой казалось мне, что он Скок замедляет, изнурен; Но нет, — нетрудной ношей был Мой легкий стан для ярых сил; Я шпорою скорей служил: Лишь дернусь, боли не стерпев В руках затекших, — страх и гнев Коню удваивают пыл; Я слабо крикнул, — сгоряча Рванулся он, как от бича: Дрожа при каждом звуке, он За трубный рев мой принял стон. Ремень мне кожу перетер Меж тем, и кровь текла по нем, И в горле сдавленном моем Пылала жажда, как костер.

9

А где спаги оставил след… — Спагú — вид легкой кавалерии во французских колониальных войсках в XIX–XX вв.; формировались в Сев. Африке.

_{А. Николюкин}

XII

«Мы в дикий лес влетели; он Шел без конца, со всех сторон; Пред строем вековых стволов Сильнейших бурь бессилен рев, Что, из Сибири налетев, Здесь листья лишь дерут с дерев. Он впроредь рос, а ширь полян Покрыл кустов зеленый стан, Чья, пышная весной, листва С туманом осени — мертва И падает к ногам дерев, Суха, безжизненно зардев, Как кровь на мертвецах, что в ряд Непогребенные лежат, И ночь дыханьем ледяным Так заморозит лица им, Что даже вороны подчас Не выклюют зальдевших глаз… То дикий был подлесок. Вкруг Там мощный дуб вставал, там бук, Там грубая сосна; но ствол Не, льнул к стволу, не то б нашел Я рок иной; путь уступал Кустарник нам и не терзал Мне тела. Жить еще я мог: Стянул мне раны холодок, И не давал упасть ремень; В кустах мы мчались целый день, Как вихрь; я слышал волчий вой И волчий бег в глуши лесной, Звук неуемных их прыжков, Что бесят гончих и стрелков; Они летели нам вослед, И не спугнул их и рассвет; Была — не далее сука С зарей их стая к нам близка, И слышал я сквозь мрак ночной Вплотную в гущине лесной Пугливый бег их воровской. О, если б дали мне мое Оружье, — меч или копье, Чтоб мог, коль надо умирать, Жизнь подороже я продать! В начале скачки я мечтал, Чтоб конь мой, изнурен, упал; Теперь дрожал я, что из сил Он выбьется. Нет! Он хранил Дар предков диких: мощный бег Оленя. Не быстрее снег Заносит горца у ворот, Куда он больше не войдет, Пургою ослеплен, — чем мой Стремился конь тропой лесной, Свиреп, неукротим и дик, Как раздраженный вдруг отказом, Его не знавший, баловник Или как женщина, что вмиг Теряет от обиды разум.

XIII

«Лес пройден. Непонятно стыл Июньский день. Иль в недрах жил Кровь стыла? Длящаяся боль Сильней ведь самых твердых воль. Тогда иным был я: кипуч, Неукротим, как горный ключ, Готов явить и страсть, и гнев, В них разобраться не успев, Представьте ж ярость, боль, испуг, Всю смену вынесенных мук, Озноб мой, голод, горе, стыд, Раздетость, горький хмель обид! Весь род мой гневен: кровь — огонь; Нас лучше не задень, не тронь, Не то гремучею змеей Взовьемся мы, готовы в бой; Что ж странного, коль я на миг Под гнетом мук моих поник? Земля исчезла; небосвод Вдруг вбок поплыл. Свалюсь! Вот-вот!.. Но нет: ремень был крепок тот. Грудь сжало; мозг пылал, и звон Стоял в ушах, но смолк и он: Вертелось небо колесом; Как пьяный, гнулся лес кругом; Вдруг молний сноп, кроваво ал, Мне взор застлал. Кто умирал, Не мог бы умереть полней. Истерзан скачкою моей, Тьмы уловив Прилив, отлив, Я силился очнуться, но Не мог собрать себя в одно! Так, утопая, льнешь в тоске К ныряющей в волнах доске, Вверх-вниз, вверх-вниз, — и по волнам Скользишь к пустынным берегам. Мерцала жизнь, как те огни, Что призрачно снуют в тени, Когда глушит полночный сон Мозг, что горячкой воспален. Но бред прошел, с ним — боль и стон; Но горько было: понял я, Что, в миг последний бытия, Страдалец терпит, — если он Не обречен на худший страх, Пока не превратится в прах… Ну что ж! Нередко я с тех пор Стоял пред Смертью — взор во взор!

XIV

«Вернулась мысль. Где мы? Я зяб, В висках гудело. Как ни слаб, Вновь пульс мой жизнь вливал в меня, Пока вдруг боль как от огня Меня свела, и к сердцу вновь Пошла отхлынувшая кровь; В ушах возник нестройный гул; Забилось сердце; я взглянул, Я видел: зренье вновь пришло, Но мутно все, как сквозь стекло. Я волн вблизи услышал плеск, Звезд видел в небе смутный блеск; Не сплю я: дикий конь плывет В стремнине столь же диких вод! Виясь, шумна и широка. Неслась прекрасная река; На стрежне мы; изо всех сил Конь к берегу чужому плыл; На миг я силы ощутил: Мой обморок волною смыт, И бодрость вновь она дарит Рукам распухшим. Мощью полн, Конь гордо бьется против волн, Мы движемся вперед. Вот наконец и берег тот Как пристань предстает. Но рад я не был: позади Был страх, ждал ужас впереди, И ночь — повсюду разлита. Как долго длилась пытка та, Не рассказать. Едва ль я знал. Дышал я или не дышал.

XV

«Намокла грива; шерсть блестит, Конь тяжко дышит, весь дрожит, И все ж — достаточно ретив, Чтоб взвиться на обрыв. Мы наверху. Во тьме ночной Вновь даль равнины неживой: Опять простор, простор, простор Как бездны в снах души больной Захлестывает взор. Кой-где вдали белеет блик, Кой-где угрюмый куст возник В туманных отблесках луны, Встающей с правой стороны, Но хоть бы малый след Жилья означил лунный свет В пустыне беспредельной, — нет! Мелькни костер во тьме ночной Нам путеводною звездой, Болотный огонек в тени Насмешкой надо мной блесни, Нет! — И ему бы я был рад, Лги он, обманывай, скользи: Он бы уверил скорбный взгляд. Что человек вблизи!

XVI

«В путь — вновь; но вяло, кое-как: Уж нету дикой мощи той, Весь в мыле, бег сменил на шаг Конь истомленный мой. Теперь и малое дитя Им управляло бы шутя, Но что мне пользы в том? Он укрощен, но связан я, А развяжись, — рука моя Не справится с конем. Я все ж попробовал опять Тугие ремни разорвать, Увы! не удалось: Я лишь больней их на себе В бесплодной затянул борьбе, И бросить все пришлось. Казалось, кончен дикий скок, Но где предел? — еще далек! Вот мглисто посветлел восток, Как был рассвет тягуч! Казалось, что сырая мгла, Клубясь, темна и тяжела, Навеки солнце облекла, Пока багряный луч Не бросил звезд бессильных ниц, Затмив лучи их колесниц, И с трона залил мир кругом Своим единственным огнем.

XVII

«День встал. Клубясь, исчезла мгла, И все ж — пустыня вкруг была, Куда лишь глаз хватал. Зачем Стремиться по просторам тем Чрез поле, реку, лес? Там нет Людей, — зверей нет! Хоть бы след Копыт иль ног по целине, Знак жизни! В тяжкой тишине Сам воздух там застыл Не слышен тонкий рог цикад, Птиц — или нет, или молчат. Шатаясь, из последних сил, Брел конь мой, — долго; тяжко он Был изнурен и запален; И все — пустырь со всех сторон. Вдруг долетело до меня Как будто ржание коня Из чащи сосен, — или там Промчался ветер по ветвям? Но нет: из леса к нам летит С тяжелым топотом копыт Табун огромный, яр и дик; Хотел я крикнуть — замер крик. Как эскадрон, летят ряды; Где ж всадники — держать бразды? Их тысяча — и без узды! По ветру — гривы и хвосты; Раздуты ноздри, вольны рты; Бокам их шпоры и хлысты Неведомы, зубам — мундштук, Ногам — подков железный круг; Их тысяча — сплошь дикарей; Вольнее волн среди морей, Они, гремя, неслись Навстречу нам, а мы — плелись. Но моего коня взбодрил Их вид на миг; из крайних сил Рванулся он, слегка заржал В ответ им — и упал. Дымясь, хрипел он тяжело; Глаза застыли, как стекло, И сам застыл он. Первый бег Был и последним — и навек! Видал табун, Как пал скакун, Видал простертого меня В петлях кровавого ремня; Все стали, вздрогнули, все пьют Ноздрями воздух, прочь бегут, Вновь подлетают, вновь — назад, Дыбятся, прыгают, кружат Вслед патриарху: за собой Вел конь их, мощный, вороной, Без нити белой, чья бы вязь В косматой шерсти завилась; Ржут, фыркают, храпят — и бег В свой лес помчали: человек Им, по инстинкту, страшен был. А я лежал, простерт, без сил, На мертвом стынущем коне, На коченеющей спине, Что перестала чуять груз; Но страшный разорвать союз Не мог я и лежал, простерт, На мертвом — полумертв. Не ждал я видеть день второй Над беззащитной головой. До сумерек следил я тут За ходом медленных минут; Я знал, что хватит жизни — взгляд Послать последний на закат; Дух, безнадежностью объят, Был примирен, был даже рад, Что наконец оно пришло То, что казалось худшим, зло. Смерть неизбежна; благо в ней, Хоть и уносит в цвете дней; И все же всем она страшна, Силками кажется она, Что можно обойти. Порой зовут ее, молясь, Порой — на свой же меч ложась, Но все же — страшный в ней конец И для растерзанных сердец: Ужасней нет пути. И странно: дети наслаждений, Что жизнь проводят в вечной смене Пиров, любви, безумств и лени, Спокойней ждут ее, чем те, Кто в муке жил и нищете. Тем, кто изведал на лету Всю новизну, всю красоту, Чего желать, к чему лететь? И, кроме лишних дней (а их Всяк видит, идя от своих Здоровых нервов иль больных), И нечего жалеть. Бедняк же бедам ждет конца, И смерть для скорбного лица, Для глаз пугливых — враг, не друг, Пришедший выхватить из рук Плод райский, — воздаянье мук: Ведь Завтра — все ему вернет, Искупит боль, развеет гнет; Ведь Завтра — будет первым днем, Что со слезами незнаком, Что ряд начнет счастливых лет, Блиставших сквозь туманы бед; Ведь завтра он не станет клясть Судьбу, получит мощь и власть Блистать, владеть, спасать, губить, И Утру — вдруг на гроб светить?!

XVIII

«Закат, — а все ремнем тугим Я связан с трупом ледяным; Смешаться должен был наш прах, Я ждал; стояла смерть в глазах, С надеждою прогнав и страх. Прощальный взор я в небосклон Послал; мне застилая свет, Кружил там ворон; распален, Моей дождется ль смерти он, Чтоб свой начать обед? Он сел, вспорхнул и снова сел, И вновь поближе подлетел; Я видел взмахи крыльев; раз Так близко сел он, что тотчас, Будь силы, я б ударить мог Его, — но хрустнул лишь песок Под слабою рукой, лишь стон Сорвался с губ, не крик, — и он Вспорхнул и улетел совсем. Но что произошло затем, Не помню. Сон последний мой Был нежной осиян звездой; В глаза глядел мне из-за туч Ее мерцавший, зыбкий луч; Затем вновь холод, тусклый бред, Сознанья сумеречный след, И вновь блаженный смертный сон, И вновь беззвучный вздох и стон, Дрожь… миг бесчувствья… в сердце лед. Б мозгу внезапных молний взлет… Боль, что свела меня всего… Вздох, дрожь… и — ничего.