Меч и лира
Шрифт:
продал нас в битве: многим тогда помнилось,
не наш ли военачальник на знатном коне скачет…
(Битва при Мэлдоне, 237–240).
Контраст между «героической» внешностью и прагматически-обыденным поведением придает конфликту особую остроту и в то же время концентрирует внимание рассказчика и слушателей на этической его стороне.
Мир исторических песен, как мы видим, максимально сближен с действительностью: в нем находят отражение реальные события, исторические персонажи, время и место действия ограничены реальными обстоятельствами. Единственным отголоском героико-эпического мира англосаксов является кодекс героического поведения, определяющий мировосприятие и действия всех персонажей, равно как и устанавливающий законы человеческих взаимоотношений в мире исторических песен. Но он приходит в трагическое противоречие с действительностью, и гибнет Бюрхтнот и его верные дружинники — последние герои эпического мира англосаксов.
Героический мир англосаксонского эпоса
И там, в палатах,
завидев стольких героев-сородичей,
храбрых воителей, спящих по лавам,
возликовал он: думал, до утра душу каждого, жизнь из плоти,
успеет вырвать, коль скоро ему уготовано в зале пышное пиршество… тут же воина из сонных выхватив, разъяло ярое,
хрустя костями, плоть и остов и кровь живую впивало, глотая теплое мясо; мертвое тело с руками, с ногами враз было съедено.
(Беовульф, 729–746).
Жуткое и мерзостное зрелище! Как подробно оно изображено, как последовательно перечисляются действия Гренделя, сколько деталей, придающих осязаемую живость картине людоедства! Что это? Смакование отвратительных подробностей или нагнетание ужаса для устрашения слушателей в духе рассказов Хичкока? И первое, и второе предлагалось как объяснение этой сцены. Но стоит лишь подойти к ней не изолированно, но учитывая структуру всей поэмы и — шире — эпического мира в целом, как она предстает иной, приобретает определенный и законченный смысл. Это — «пир наоборот», празднество в мире зла и хаоса, в мире чудовищ.
Тема пира не случайно занимает совершенно особое по своей важности место в англосаксонском — и не только в англосаксонском — эпосе. «Совместное поглощение пищи и напитков имело в сознании этих людей глубокий общественный, религиозный и моральный смысл; между сотрапезниками устанавливались дружественные связи, изглаживалась вражда»1.
В пиршественной палате эпических произведений устанавливается, закрепляется и поддерживается героический миропорядок со своей социальной структурой и иерархией. Идеальный эпический социум именно здесь, в зале для пиров, обретает материальные, вещественные формы. Его замкнутость, этикетность соответствуют замкнутости и завершенной оформленности героического мира. Во время пира проявляются возможности, заложенные в этом мире, создаются и закрепляются связи, которые позднее дадут толчок действию сюжета. В речах персонажей выявляются их качества, которые воплотятся в битве; песни скопа и развлекают собравшихся, и поучают их, и предостерегают от грядущих бед.
Тема пира присутствует в той или иной форме в большинстве эпических памятников: в «Беовульфе» и «Юдифи», в элегиях и «Андрее». Исключение составляют лишь исторические песни. И, несмотря на варьирование темы, на ее различное освещение в произведениях различных жанров, как проявление и реализация социальных связей, воплощение героического общества она обладает определенным единством:
В поэме «Беовульф» четыре раза изображаются празднества героев: трижды они происходят в Хеороте, пиршественной палате короля данов Хродгара, и один раз в королевском дворце гёатов. Их описание занимает около 750 строк поэмы, т. е. почти 23 % объема текста. Более кратко упомянуты пиршества у фризов (во дворце Финна) и хадобардов (во время которого начинается вновь распря с данами). Все шесть эпизодов обнаруживают ряд общих элементов описания, что позволяет говорить о существовании некой модели героического пиршества, модели поэтически-условной, но имеющей глубокие корни в исторической реальности.
Пиршество в догосударственных и раннеклассовых обществах — это и одно из важнейших средств социального общения, и ритуальное действо, обеспечивающее благополучие рода, племени или союза племен. Полифункциональность, и в особенности социально-организующая роль пира как общественного события определяет его место в структуре мифологического и эпического миров. В древнегерманской мифологии ежедневно повторяющиеся пиры воинов-эйнхериев в Вальхалле, чертоге Одина, в первую очередь являются ритуалом, утверждающим незыблемость мира и устанавливающим всеобщую гармонию: убитые в бою, на земле воины возрождаются как эйнхерии, пирующие в Вальхалле; сраженные в схватках в Вальхалле эйнхерии возрождаются наутро для нового пира и новых сражений. Противопоставление «пир — сражение» отражает противопоставление устойчивости миропорядка конфликту и нарушению гармонии в нем.
Как ритуальное действо эпический пир состоит из цепи последовательных, жестко закрепленных как по форме, так и в своем чередовании эпизодов, имеющих важное внутреннее содержание. Каковы же основные элементы модели героического пиршества?
Строго регламентирована локализация сцены — королевский дворец или специальная палата для пиров. В дискретном пространстве героического эпоса англосаксов палата для пиров представляет собой один из важнейших локусов, в котором и вокруг которого концентрируется героическое действие3. Строительство такой палаты — в поэме «Беовульф» подробно повествуется о постройке Хеорота — расценивается как величайшее событие в жизни племени и как одно из наиболее значительных деяний короля4.
Глобальное значение, придаваемое постройке дворца, непосредственно связано с тем местом, которое он занимает в системе эпического мироздания: пиршественная палата, королевский дворец — центр, средоточие героического мира, его символ и в то же время вещественный, зримый образ.
Материализация образа достигается и описанием самого дворца, и особенно наполнением его огромным количеством различных предметов. Как правило, в памятниках англосаксонского эпоса отсутствует не только изображение, но даже упоминание каких-либо вещей — исключение составляет лишь оружие. Здесь же, напротив, вещи занимают первостепенное место, палата для пиров буквально перенасыщена ими: это и предметы декора, обстановки (ткани, скамьи, столы), и оружие, развешанное по стенам и сверкающее на собравшихся, это украшения женщин, находящихся в зале, это пиршественная утварь: кубки, чаши, блюда, на которых едят и из которых пьют пирующие. Блеск оружия, сверкание драгоценностей, звон кубков оживляют картину и наполняют зал светом и звуками.
Строительство палаты моделирует и оформляет эпическое пространство, что в системе эпического мира равнозначно его творению. Лежащие в основе этого эпизода отголоски космогонических мифов в героико-эпическом преломлении позволяют создателю поэмы провести прямую параллель между постройкой Хеорота и сотворением мира в христианской традиции: именно песнь о творении исполняется дружинным певцом-скопом на первом пире в Хеороте (Беовульф, 89–98). Аналогично рассматривается воздвижение зала для пиров и в поэме «Бытие» (1104–1245), переложении первой книги «Пятикнижия»: это одновременно и творение мира, и воспроизведение некоего прообраза, и распространение божественной власти (христианского миропорядка) еще в одной части Вселенной, т. е. приобщение не освоенного ранее пространства к эпическому (или религиозно-эпическому) миру5.
Вместе с тем постройка дворца не только знаменует создание (или воссоздание в соответствии с традиционным прообразом) эпического мира в пространстве, но с этим событием связывается и установление (точнее, воспроизведение) социального устройства6. Таким образом, дворец — это не обычное «место действия», не равноценный другим локус эпического пространства7, но важнейший среди них, центр мироздания, в котором конструируется и воспроизводится эпический миропорядок. Тем самым обязательная приуроченность пира к королевскому дворцу подчеркивает его социальную функцию.