Меч и ятаган
Шрифт:
— Премного благодарен, — изысканно поклонился он.
В помещении они прошли облицованный плиткой зал с арочными проходами, уводящими в сумрачные боковые коридоры. За исключением нескольких истуканов-караульных, здесь почти никого не было. Провожатый и его гости шли, вызывая своей поступью сдержанное эхо.
— Как здесь тихо, — удивленно заметил Томас. — Я полагал, штаб вашего отца сейчас гудит как улей, обсуждая наступательную кампанию.
— Не волнуйтесь, всё под контролем, — небрежно заверил Фадрике. — Штабные офицеры сейчас по большей части на верфях и в порту, присматривают за погрузкой галер. Через считаные дни мы отплываем на Сицилию. А там, как сомкнем силы с союзниками, развернемся против турок.
Они вошли в скромный покой с длинным столом посредине. По обе его стороны стояли удобные стулья, а с торцов — два помпезных полукресла. Фадрике хозяйским жестом обвел стол:
— Прошу садиться. Насчет пищи и вина я уже распорядился. Пока же, прошу извинить, должен отлучиться к отцу. Он подойдет к вам позже.
На этом Фадрике с очередным поклоном удалился. Едва захлопнулась дверь, Ричард удрученно покачал головой:
— Всего пять рыцарей… А ведь в Барселону их должно было съехаться больше. Гораздо больше.
— Ничего, время еще есть, — успокоил, прикинув, Томас. — К тому же, как он говорит, у всех свои пути следования.
— Вы этому действительно верите? — скептически посмотрел Ричард.
Томас пожал плечами:
— Никогда не вредит надеяться на лучшее, довольствуясь худшим.
— Философия глупцов.
— Чем меньше шанс, — парировал Томас, — тем больше славы.
— Слава, доблесть… Этим вы, рыцари, и живете. Понимаю. Но если ваши славные деяния будут поименно перечислены в скрижалях и хрониках, то тех, кто из низов, эти почести не коснутся. Простые наши герои остаются безлики и безвестны. И лично я, сэр Томас, приумножать безвестность желанием не горю.
Разговор прервал появившийся с подносом слуга. Подойдя к столу, он, не глядя гостям в глаза, опустил поднос и, отдалившись на несколько шагов, с глубоким поклоном скрылся из виду.
— Вот, — констатировал Ричард. — Вот как обстоит с теми, кому в истории нет места.
Томас с минуту молчал. В молчании он взял с подноса тарелку и поставил перед собой, вторую поставил перед своим спутником, разлил по оловянным кубкам вино. А затем поднял глаза на Ричарда и заговорил тихо и устало:
— Я никак не могу повлиять на то, как история направляет жизненный путь человека. То же самое и с казусом твоего рождения, Ричард: я здесь ничего ни поделать, ни исправить не могу. А потому бессмысленно излагать мне твои невзгоды во всей их горькой безутешности. У каждого из нас есть долг, и этим все сказано. У меня — перед Орденом, защищать который я поклялся жизнью. У тебя — перед твоими господами в Лондоне, с каким-то там поручением, которое они вверили в твои руки. Тебе надлежит, уж так или иначе, помочь мне с моим долгом. Я же, со своей стороны, был бы рад взаимообразно помочь тебе, если бы знал чуть больше о цели твоего пребывания на Мальте.
— Я не могу сказать об этом больше, чем вам уже известно, — сверкнул темными глазами Ричард.
— Ну а если тебя постигнет неудача или несчастье? Смерть, в конце концов?
— В таком случае, могу предположить, Уолсингем пошлет кого-нибудь еще, чтоб завершить задание.
— Ах вон оно что… То есть у твоего хозяина пруд пруди людей, которые говорят на стольких же языках, как ты?
Ричард, глянув вниз на тарелку, подцепил с нее баранью отбивную, надкусил, начал жевать.
— А вот я так не думаю, — улыбнулся из-под бровей Томас. — И стоит тебе пропасть, как на всем задании можно будет поставить крест. Если ты не поведаешь мне о том документе несколько больше.
— Не поведаю, — промычал сквозь еду Ричард.
— Но почему? Ведь тебе есть прямой смысл сделать это.
— Смысл — одно, приказ — другое.
— Понимаю. Но если ставки, по словам сэра Роберта, настолько высоки, то ведь жизненно важно, чтобы хоть один из нас, неважно кто, доставил этот документ обратно в Англию.
— Это если кто-нибудь из нас переживет нападение на Мальту, — пробурчал Ричард.
— Верно, — хмуро кивнул Томас.
— Прошу прощения, сэр, но указания у меня прямы и недвусмысленны. И говорить о них вам я ничего не должен.
— Как так?
— А так. Потому что Уолсингем вам не доверяет.
— С ним все понятно. Ну а Сесил?
— Сэр Роберт не оспаривает его суждений почти никогда.
Томас подпер пальцами подбородок. Досада плавно перерастала в гнев. В самом деле, такое отношение уязвляет, задевает честь.
— Подозрительность у них, видимо, из-за моего вероисповедания: как-никак, католик. Ну а есть в том документе нечто, что таит опасность, предай я его содержание огласке?
— Не могу сказать. — Ричард отрезал еще кусок.
— Не можешь или не хочешь?
— Я уж и без того сказал больше, чем допускает благоразумие. Если вам от этого легче, то скажу, какого мнения придерживается Сесил. Он полагает, что вы считаете себя прежде всего англичанином, и уж затем католиком. А теперь хватит. Больше я ни о чем распространяться не буду. Расспрашивайте, если угодно, о чем-нибудь другом.
— Изволь. Скажи мне, ты протестант, как твои хозяева, или все-таки сторонник римско-католической церкви?
Ричард, раздумывая над этим вопросом, перестал жевать.
— А то вы сами не знаете. Как вы думаете, Сесил взял бы себе в услужение католика? Тут и вопросов быть не должно.
— А протестантом ты был всегда? — спросил с нажимом Томас.
— Зачем это вам?
— Да так, хочется тебя поближе узнать. В противоречиях, бытующих между нами, лучше понимать досконально, что за человек сражается с тобой по одну сторону.
— Какая, в сущности, разница, католиком я был или протестантом? — усмехнулся Ричард. — Вас больше должно интересовать, убивал ли я когда-нибудь человека.
— А кстати, да или нет? — пристально посмотрел Томас.
— Ну, положим, нет. Однако я уверен, что до возврата в Англию чаша сия меня никак не минует.
Сколь-либо углубиться в этот вопрос Томас не успел: дверь открылась, и под свод вошел грузный мужчина лет за пятьдесят, с редеющей сединой и коротко стриженной бородой на одутловатых брыльях. Вместе с тем глаза его, живые и прыткие, проницательно оглядели двоих англичан, которые поспешно поднялись со своих стульев. Следом в столовую зашел Фадрике, не замедливший объявить: