Меч карающий
Шрифт:
Найдельман остановил платформу, когда они достигли стофутовой глубины. Все трое ступили на металлическую площадку и вскоре оказались перед отверстием туннеля. Хатч в нерешительности помедлил.
– Иначе не пройти, – сказал Найдельман.
Хатч шагнул в туннель мимо крупного аппарата очистки воздуха. Потолок коридора теперь подпёр ряд металлических пластин, поддерживаемых титановыми домкратами. Ещё несколько шагов по кошмарному проходу – и Хатч очутился у входа в восьмигранный каменный зал, в котором принял смерть Вопнер. Огромная каменная глыба упёрлась в стену и показалась нетронутой – вызывающий холодок памятник программисту и тому смертоносному механизму, что его убил. Два домкрата по-прежнему сидели в трещине, из которой извлекли тело. В ярком свете в глаза бросилось обширное рыжее пятно, покрывающее внутреннюю часть глыбы и стену. Хатч отвёл взгляд.
– Вы же хотели увидеть всё сами, разве нет? – пытливо спросил Найдельман.
Могучим усилием воли взяв себя в руки, Хатч заставил ноги двинуться дальше, мимо камня и пятна крови, к колодцу посередине зала. Железную решётку уже убрали. В непроглядную тьму спускалась верёвочная лестница.
– Мы лишь вчера взялись за изучение боковых туннелей, – объяснил Найдельман. – Когда вернулись сюда, подняли решётку и вычислили, что колодец под ней пересекается с туннелем, ведущим к морю. И затем один из сотрудников нашёл тело мальчика и позвал остальных. Им пришлось пробиться через нечто вроде водонепроницаемой перемычки.
Капитан шагнул к колодцу и добавил:
– Я иду первым.
Он полез вниз и моментально исчез из вида. Хатч выжидал, не ощущая ничего, кроме холодного дыхания стены за спиной. Бонтьер молча взяла его руки в свои.
Несколько минут спустя они услышали зов Найдельмана. Хатч склонился и обхватил свисающие канаты узкой лестницы.
В диаметре колодец едва ли достигал четырёх футов. Хатч продолжил карабкался вниз по лестнице, которая обогнула крупный валун. Добравшись до последней ступеньки, сделал ещё шаг, и нога утонула в дурно пахнущей тине. Он осмотрелся, замирая от ужаса.
Малин очутился в небольшой комнатушке, некогда вырезанной в жёсткой валунной глине. Помещение походило на тесную тюремную камеру, со всех сторон окружённую каменными стенами. Но затем он увидел, что одна из стен не достаёт до пола. В действительности, то, что он посчитал стеной, оказалось массивной гранью обтёсанного камня правильной формы.
Найдельман посветил под глыбу. Там показался отблеск чего-то белого.
В висках застучало. Хатч шагнул ближе и наклонился. Вытащив из-за пояса фонарик, щелчком его включил.
Под камнем оказался скелет, плотно прижатый скалой. Бейсболка с надписью «Ред-Сокс» по-прежнему свисала с черепа, из-под неё торчали пряди коричневых волос. На грудной клетке держалась полусгнившая футболка, ещё ниже – пара потрёпанных хлопчатобумажных шорт. Они всё ещё висели на ремне. Из-под ткани высунулось костяное колено. На правую ногу был надет красный высокий кроссовок, а левая оказалась под камнем и утонула в полужидкой массе.
Одна часть Малина продолжила отвлечённо анализировать обширные переломы рук и ног, выбитые рёбра, раздавленный череп. Джонни – а это мог быть только Джонни – пал жертвой одной из ловушек Макаллана, подобной той, что убила Вопнера. Но без каски, способной замедлить движение камня, смерть пришла намного быстрее. По крайней мере, на это можно было надеяться.
Он протянул руку, с нежностью прикоснувшись к козырьку бейсболки. Любимая кепка Джонни, подписанная самим Джимом Лонборгом. Отец купил её перед поездкой в Бостон, в тот день, когда «Ред-Сокс» победили и взяли приз. Пальцы двинулись вниз, погладили прядь волос, затем провели линию по челюсти и подбородку, по смятой грудной клетке, по костям руки до самого запястья. Словно зачарованный, Малин не упускал из вида ни единой детали – отвлечённое и, однако, такое непостижимо чёткое ощущение, которое время от времени приходит во сне. В такие моменты любые мелочи врезаются в мозг с неимоверной ясностью.
В замогильной тиши подземелья Хатч не двигался с места, баюкая в руке тонкие, словно у птицы, холодные кости.
38
Хатч направил ялик «Плэйн Джейн» за Крэнберри-Нек в широкий медленный поток реки Пассабек. Подплывая к берегу, бросил взгляд через плечо; Бёрнт-Хэд в трёх милях за спиной – красноватое пятнышко на фоне южного горизонта. В утреннем летнем воздухе уже чувствовалась прохлада – туманное обещание зимы.
Малин не выключал старательно пыхтящий мотор, сосредоточенно думая ни о чём.
Вдали от моря река сузилась, её воды позеленели, стали спокойными. Теперь он проплывал мимо местечка, которое в детстве называл «домами миллионеров» – серии высоких «коттеджей» постройки девятнадцатого столетия, украшенных башенками, фронтонами и мансардными крышами. Ребёнок с жёлтым зонтиком, одетый в потрясающе несовременный передник, помахал ему с крыльца рукой, когда Хатч проплыл мимо.
Вдали от моря ландшафт стал мягче. Скалистые берега уступили место низким пляжам, усыпанным галькой, а лиственницы сменились покрытыми мхом дубами и вереницей берёз. Малин проплыл мимо полуразрушенного пирса, затем мимо рыбачьей хижины на сваях. Осталось недолго. Ещё один изгиб реки, и он на месте: пляж с галькой, который он так хорошо запомнил, заключённый между громадными, невероятными двадцатифутовыми башнями, сложенными из устричных раковин. Никого. Впрочем, он и так знал, что здесь никого не будет. Большую часть жителей Стормхавэна и Блэк-Харбора ничуть не интересуют ни стоянки доисторических индейцев, ни груды раковин, оставшихся после них. Большую, но не всех: именно сюда профессор Хорн вытащил их с братом одним прекрасным, ясным и погожим днём. Лишь за сутки до смерти Джонни.
Малин вытянул лодку на берег и вытащил из носовой части потрёпанный набор красок и складной стул. Осмотревшись, выбрал для себя место под одинокой берёзой, в тени, где краски не засохли бы в жаре от солнца. Доктор оставил краски и стул в тени дерева, после чего вернулся к лодке за сложенным мольбертом и папкой.
Подготовив всё к работе, снова посмотрел по сторонам, выбирая тему и наиболее удачный вид, мысленно группируя элементы ландшафта. Усевшись, посмотрел на пейзаж сквозь рамку, прищурился, чтобы точнее понять распределение цвета и массы. Светло-серые устричные столбы на переднем плане идеально контрастировали с далёкой пурпурной горой Маунт-Ловелл. Даже карандашный набросок был не нужен – Хатч мог сразу взяться за акварель.
Раскрыв папку, он бережно вытянул объёмный лист дорогой бумаги холодной прессовки. Малин прицепил её к мольберту, а затем оценивающе провёл кончиками пальцев по чистому полотну. Дико дорогая, она оправдывала себя до последнего пенни. Шершавая, отлично держала краску. На ней легче давались мелкие детали, даже если наносить мазки поверх краски – как он предпочитал.
Хатч снял с каждой кисти картонный колпачок. Внимательно посмотрел, что у него имеется: кисть с тупым концом, пара с круглыми, одна кисть из козлиных волос и одна старая плоская, в четверть дюйма – для работы над облаками на границе земли и неба. После этого Малин наполовину залил палитру водой. Вытянул из набора тюбик небесно-голубой краски, выдавил её в выемку и размешал, злясь на повреждённую руку, которая упрямо не желала заживать. Хатч увлажнил бумагу кусочком ваты, затем какое-то время смотрел на ландшафт. Наконец, глубоко вдохнув, опустил кисточку в краску и нанёс первый мазок – синюю горизонтальную черту над двумя третями листа.