Меч князя Буй-тура
Шрифт:
Так или примерно так рассуждала княгиня Мария Петриловна, желая оставить Чернигов и Черниговскую землю за своими сыновьями. Впрочем, этого она не молвила, а молвила иное: «Да поможет нам Бог!»
— А еще, матушка, — тихо, так, что мог расслышать разве один Всеволод, шепнул матери-княгине Игорь, — возьми для пущей верности с бояр и прочих лучших мужей градских клятву-роту. Ибо Бог, хоть и Бог, но сам будь не плох… Пусть целуют крест в верности нам и братцу нашему Олегу прямо здесь, у смертного одра батюшки нашего. — И указал взглядом на золотой нательный крест матушки. — Пусть целуют. Так, думаю, надежнее
Матушка бросила несколько удивленный взгляд на Игоря, возможно, поражаясь его неотроческой уже сметке. Но тут же сняла с себя золотой нательный крест и, передавая его Антонию, приказала привести к присяге всех бояр и дружинников.
— Обойди, святитель, бояр с моим крестом нательным, пусть присягнут в верности через крестное целование. — И первой поцеловала крест, подавая пример. — Клянусь в верности детям моим, сынам Святослава Ольговича, Олегу, Игорю и Всеволоду, князьям черниговским.
— Княгиня, — смутился Антоний, даже его черные маслянистые глазки, словно это не глазки, а черные маслины греческие на просторном блюдце, забегали туда-сюда, — при покойнике-то?.. У смертного одра?.. Как-то нехорошо… Не по христианки…
— Вот именно, при покойнике, — стала настаивать княгиня, не любившая, когда ей перечили. — Пока тело князя нашего на смертном одре не остыло, пока память о нем жива и горячит сердца мужей черниговских. Или ты, святый отче, противное что имеешь?..
Прошло столько лет, а Всеволод помнил, как во время этих слов очи матушки-княгини Марии Петриловны сузились в гневном прищуре до узких грозных щелочек, похлестче, чем у самих половецких ханов, сразу же проявив в ней нрав гордой новгородки.
— Что ты, что ты… — схватился за крест княгини Антоний, покраснев пуще прежнего и засуетившись. — Ни в коем разе! Ни в коем разе…
Взяв крест, стал поочередно подносить к устам бояр.
— Целуйте, мужи, крест в верности княгине нашей и ее детям, — зачастил грубоватой скороговоркой. — А кто нарушит клятву, тот проклят будет во веки веков! Да постигнет того кара Господняя!..
С этими же словами обошел всех дружинников и гридней с отроками, находившимися в княжеской опочивальне. Только черный люд из теремной прислуги был обойден крестным целованием — не по Сеньке шапка им крест честной целовать. И так от княгини никуда не денутся, если сама не пожелает отпустить, а потому должны быть ей и ее сыновьям верными до скончания дней своих.
Первым, как и следовало, крест поцеловал седовласый, сивобородый, со шрамом на правой щеке воевода Ратибор — старый друг и соратник Святослава Ольговича. А за ним отпрыски Чурилы да Ставра — бояре старших черниговских родов, осевших здесь чуть ли не со времен Олега Вещего. Обойдя всех, приложился губами к кресту и сам Антоний, прежде чем отдать его княгине.
— Вот и хорошо, — молвила тихо княгиня. — Теперь можно и о домовине для покойного князя побеспокоиться. Эй, — подозвала она попавшегося ей на глаза теремного челядинца, — позови старшину плотников градских: пусть с дружиной своей домовиной для князя займется.
Поклонившись, челядинец поспешил исполнить распоряжение княгини. А она стала отдавать указания о подготовке места под гроб князя Святослава в храме Спасо-Преображенского монастыря, рядом с его родителем — Олегом Святославичем.
Не
Святослав Ольгович покинул сей бренный мир пятнадцатого февраля 1164 года по рождеству Христову, а восемнадцатого со стороны Путивльских ворот в град на взмыленных лошадях въезжал Олег Святославич Курский с малой числом курской дружиной.
— Что же ты, чадо милое, Олег Святославич, мало воев с собой привел?! — едва оставшись с ним наедине, упрекнула княгиня Олега, доводившегося ей пасынком, ибо рожден он был от половчанки Аеповны, первой супруги Святослава. — Не мог поболе что ли из Курска захватить?.. Знаю, там воев всегда было достаточно… да и ратоборцы они известные.
— Так спешил же, матушка-княгиня… — удивился князь курский таким напористым вопросам со стороны Марии Петриловны, больше похожим на упрек ему и уязвление его княжеской чести. Не успел передохнуть, оклематься с дороги — и на тебе… упреки. — Взял тех, что под рукой были, на конь — да и к вам! Да и зачем много? Свершить погребение батюшки со всеми приличествующими ему почестями моих воев вполне хватит. Да и ваших, черниговских, как заметил уже, немало пребывает… в здравии.
— Ты это серьезно? — Полыхнула княгиня зеленым пламенем своих великих и красивых, несмотря на годы, очей. — Или только несмышленышем малолетним да дурнем деревенским прикидываешься?..
— Что — серьезно? — не понял курский князь новых упреков княгини, и от этого непонимания начиная раздражаться. — Что серьезно, матушка-княгиня?
Когда Олегу шел только четвертый годок от роду, Святослав Ольгович, отец его, будучи новгородским князем, влюбился в новгородскую красавицу Марию, дочь посадника Петрилы Микулича, незадолго до этого погибшего в сражении с войсками Юрия Долгорукого у Ждани-горы. Очи этой новгородки были сравнимы разве с зеленью трав луговых да гладью озер лесных — такие же чарующе-колдовские, как у речных русалок. И бездонные-бездонные… А волосы — со снопом спелых колосьев — золотые да пышные.
Тогда ей шел семнадцатый годок, и она была уже замужем за новгородским сотником Твердилой Лучком. Но замужество Марии нисколько не смутило почти сорокапятилетнего князя, как и не смутило его наличие собственной жены.
По научению ли Святослава или без оного, но Твердила вскоре пал в одной их схваток, коих было множество в те дни между княжескими дружинниками и новгородцами-бузатерами. А супруга князя, Елена Аеповна, мать Олега и Елены-Милославы, после рождения Олега ставшая вдруг бесплодной, поплакав и приготовившись идти в монастырь, уступила ложе пока что новой наложнице Марии.