Меч на закате
Шрифт:
— А ради чего? Без сомнения, не ради того, чтобы я почтил тебя своей компанией, милорд граф Британский?
Он ухмыльнулся мне, распахивая в тепле свою шубу, и принялся поигрывать ниткой серебряных и коралловых бус, обвивающей его шею, что, как я узнал впоследствии, было у него привычкой.
— Ради твоих знаний о том, что лежит за Стеной.
— их легко подытожить — холмы и вереск, а к северу, среди лесов Маннана, — люди, которые говорят на темном языке и редко выполняют условия сделки.
— И огонь, тлеющий среди вереска, — сказал я.
Он перестал перебирать яркие бусинки.
— Значит, ты знаешь об этом.
— кое о чем из этого — и хотел бы знать больше. И еще я хотел бы знать рельеф местности и расположение дорог за Стеной.
— Я торговец, и для меня, в отличие от других людей, не существует границ, языков и народов. А ты, значит, уверен, что я скажу тебе правду?
— Луциан говорит, что он никогда не получал от тебя плаща, с которого сходили бы краски, или охотничьей собаки, которая оказалась бы не той, за которую он платил.
— Ах, так, — Деглеф с жизнерадостным бесстыдством приподнял одну бровь. — Но я более чем уверен в том, что он сказал тебе также, что никогда и ничего не получал от меня дешево — не говоря уже бесплатно.
Я снял с запястья золотой браслет, заменявший монеты, — я не очень-то мог себе это позволить — и бросил его Деглефу.
— Я готов платить, лишь бы собака оказалась той, за которую я отдал деньги.
Он рассмеялся, перебрасывая браслет с ладони на ладонь, потом резким движением спрятал его под шубу и, отодвинув ногой закрывающий пол папоротник, вытащил из очага полуобгоревшую ветку.
— Значит, сначала местность и дороги…
Было уже поздно, когда мы наконец покончили с моими вопросами и его ответами; и перед самым выходом Деглеф, уже закутанный в свою барсучью шубу, еще раз попытался продать мне кинжал с рукоятью в виде обнаженной женщины. Я купил его в подарок для Кея.
После этого Деглеф как-то вечером зашел ко мне снова, не для того, чтобы продать что-либо, а как один человек заходит к другому посидеть у очага, и выпить кувшин пива, и скоротать часок-другой. Он был неутомимым говоруном, и, слушая его этими долгими зимними вечерами — я всегда любил слушать рассказы путешественников — я узнавал о странных землях и еще более странных людях, о животных размерами с движущуюся гору и с хвостами с обеих сторон, о долгих морских странствиях и о далеких городах; но также, среди всех этих прочих вещей, об очень многом, имеющем отношение к Каледонии и каледонцам.
Был февраль, и я помню, что из-под размокших, побуревших прошлогодних листьев среди остатков комендантского сада уже начали пробиваться подснежники, когда однажды вечером меня разыскал Флавиан. Я полюбил сидеть в этом саду, едва ли более просторном, чем большая комната, и укрытом за полуразрушенными стенами; в нем была своя, особая тишина, далекая от сутолоки крепости, и сюда было хорошо приходить, когда хотелось подумать. Я расхаживал взад-вперед, а потом присел на позеленевшую мраморную скамью, размышляя о том, что рассказал мне купец Деглеф, и гадая, как увязать все это с каким бы то ни было планом действий; а когда я повернулся, чтобы пойти в свои комнаты, он стоял прямо за моей спиной.
Я заметил, что за наплечный ремешок его поношенной кожаной туники были засунуты три полностью распустившихся подснежника, и это показалось мне странным, больше в духе Кея, чем — Флавиана.
— Сир…. — начал он. — Сир…. — и в течение какого-то мгновения, казалось, не знал, как продолжить.
— Ну, — сказал я, — что такое, Флавиан? Уж не неприятности ли с эскадроном?
Он покачал головой.
— Что же тогда?
— Сир, я… я пришел просить позволения взять одну девушку от очага ее отца.
Я мысленно выругался. Такое случалось время от времени, и это было очень плохо для Товарищества.
— Ты имеешь в виду по закону, перед свидетелями?
Он кивнул.
— Да, сир.
Я снова сел на скамейку.
— Малек, я никогда не запрещал Товарищам жениться, ты это знаешь; у меня нет такого права, и, кроме того, я прекрасно понимаю, что если бы я сделал это, у меня не было бы Товарищества; но, тем не менее, мне это не нравится. Если человеку хочется смеяться, и заниматься любовью, и быть в тепле зимними ночами, то пусть он возьмет к себе в постель приглянувшуюся ему девушку; в этом нет никакого вреда, а потом он будет свободен — один поцелуй и прощай. Но узы, которые он налагает на себя, когда берет жену… это не годится для людей, ведущих такую войну, как мы.
Лицо Флавиана было встревоженным, но абсолютно непоколебимым в своей решимости.
— Сир, узы уже наложены; то, что мы предстанем перед свидетелями, не может ничего изменить. Мы принадлежим друг другу, Телери и я.
— Во всех отношениях?
— Во всех отношениях.
Взгляд его глаз, ясных и спокойных, ни на мгновение не заколебался.
— Тогда, если это ничего не изменит, зачем на ней жениться?
— Чтобы если… если будет ребенок, никто не смог бы показывать на нее пальцем.
«Значит, Малек тоже успел зачать дитя под боярышниковым кустом». Какое-то время я молчал, сминая пальцами холодный изумрудный мох, покрывающий спинку скамьи. Теперь я понимал, откуда были эти три подснежника. Телери, должно быть, засунула их туда любящими руками, пока они с Мальком разговаривали, — без сомнения, о том, как он придет ко мне просить позволения жениться на ней.
— Кто она и что она, эта девушка? — спросил я немного погодя.
Флавиан все это время неподвижно стоял передо мной.
— Просто девушка — маленькая и смуглая, точно птичка, которую держишь в ладони. Ее отец — торговец шерстью.
— Ты почти ничего не можешь ей предложить. Отдаст ли он ее тебе?
— Да, потому что я один из твоих Товарищей и потому что у нее может быть ребенок.
— Если я дам тебе позволение жениться на ней, ты ведь знаешь, как это будет? Когда мы весной выступим в поход, ты оставишь ее в доме отца; и, быть может, в один прекрасный день мы вернемся на зимние квартиры в Дэву, а может быть, и нет; и, может быть, в один прекрасный день ты сможешь послать за ней из какого-то другого места, а может, опять же, нет; но в любом случае ты оставишь ее в доме ее отца. Я не потерплю никаких добродетельных жен, которые будут следовать за войском и вызывать беспорядки, — только шлюхи.