Меч Ронина
Шрифт:
Лишившись грима и прически, девушка смутилась так, словно ее заставили появиться на людях голой. Сенкевич, чтобы успокоить, тихо, ласково заговорил с нею. Рассказывал что-то незначительное, задавал вопросы о семье. Постепенно Акане расслабилась, пару раз даже робко улыбнулась.
Тогда он нежно погладил ее по щеке, склонился и бережно, почти невесомо, коснулся губами чистого лба. Наложница судорожно вздохнула. Сенкевич продолжал целовать ее лицо, осторожно огладил сначала волосы, потом шею, плечи…
Когда он провел губами по ее губам, Акане тихо застонала.
– Тебе нравится? – шепотом спросил Сенкевич.
– Да,
– Тогда и ты потрогай меня.
Акане быстро освободила его от одежды. Нежные и опытные руки заскользили по его телу. Сенкевич поцеловал девушку крепче, требовательнее, проник языком в рот. Провел ладонью по крохотной груди, ласково сжал сосок. Наложница затрепетала и прижалась к нему всем телом. Сенкевич лег на спину, посадил легкую, хрупкую Акане на себя. Провел большим пальцем по лону, убеждаясь в ее готовности. Девушка вскрикнула, чуть приподнялась и рукой направила его в себя. На миг замерла, словно привыкая к ощущению, потом медленно задвигалась, плавно работая бедрами. Вскоре она закусила губы, выгнулась и тихо, сдержанно застонала.
Сенкевич вдруг почувствовал раздражение, почти злость. Знаменитая японская манера «не терять лицо» сказывалась даже в сексе. «Ну погоди, ты у меня сейчас орать будешь и просить еще», – мстительно подумал он, переворачивая наложницу на спину и усиливая напор.
В этот вечер Акане не раз побывала выше господина, ниже господина, перед господином – Сенкевич опробовал на ней множество простых и замысловатых позиций. Самурайское тело не подвело, и здесь как раз умение сдерживаться пришлось как нельзя кстати. Когда он закончил, Акане пребывала в полусознательном состоянии. Растрепанная, потная, с лихорадочным румянцем на щеках, она тяжело дышала, царапалась, кусалась, а во время последнего оргазма даже разрыдалась. Такой она нравилась Сенкевичу гораздо больше.
Потом они долго лежали, не выпуская друг друга из объятий. Видимо, наложнице и это было в новинку – мужественные самураи вряд ли баловали своих женщин вниманием после близости. Она смотрела на господина, не отрываясь, взгляд ее был влюбленным и обожающим.
«Надо восстановить сексуальную справедливость в одном отдельно взятом гареме», – подумал Сенкевич и решил вызывать наложниц по очереди, дабы каждую осчастливить настоящим русским сексом.
Уже засыпая, он вспомнил лицо Камацу, которое видел в портале. Откуда там взялся японец? Или, возможно, портал вызывает галлюцинации? Но почему всегда появляются разные люди, которые изрекают одно и то же, требуя остановиться? Сенкевич задремал и во сне увидел картинку из прошлого. Только не своего. Из прошлого Тосицунэ.
Токугава Иэясу восседал на помосте, окруженный яркими расписными шелками. За спиной его расцветали розы и хризантемы, над головой реяли золотые драконы и чудесные птицы, рдел, разливаясь по серебряной воде, закат над морем. Черное одеяние сегуна и капризно-мрачное выражение на обрюзгшем лице резко контрастировали с этим великолепием.
Маэда Тосицунэ с остальными самураями стоял на коленях перед помостом, низко склонив голову. Сегодня был не обычный прием, сегуну вздумалось провести военный совет. Тосицунэ, получив приказ явиться на него, ничуть не удивился. Всякий, кто хоть немного смыслил в политических интригах, понимал: близится новое сражение.
– Мы возмущены, – произнес Иэясу. Голос у него был неожиданно тонким для такого массивного тела. – Случилось предательство. Не так давно монахи из храма Эдо прислали письмо. Они осмотрели храмовый колокол, отлитый по заказу Тоетоми Хидэери. В надписи на нем зашифровано проклятие роду Токугава. И когда колокол звонит, этим возносится молитва богам о гибели и несчастьях нашему роду.
Тосицунэ еще ниже склонил голову, сохраняя на лице невозмутимое выражение, как и подобает истинному самураю. Мысли же его вовсе не были такими безмятежными. «Интересно, – думал он, – есть ли в этой комнате хоть один человек, который поверил в заговор Тоетоми против Токугава?»
Тоетоми Хидэери был порядочным человеком, в противоположность Иэясу с брезгливостью относился к интригам и предательствам. Переговоры он вел честно, врагу противостоял открыто, друзьям был верен. Хидэери не стал бы пользоваться заговорами и проклятиями. Он бы просто объявил войну.
Отец Хидэери был первым правителем Японии, которую после долгих войн объединил из пяти враждующих провинций. Он очень многое сделал для страны, однако не удержал власть. И этому способствовали происки Токугава, который тогда был лишь одним из регентов в отдаленной провинции.
В общем, теперь Тоетоми стал слаб по сравнению с Токугава, который для достижения цели не гнушался любыми средствами. Вот и сейчас он затевал очередную провокацию. Семья Тоетоми давно уже была камнем преткновения для Иэясу. Даже сейчас богатый род имел больше прав на власть, чем сам Токугава.
Двенадцать лет назад Иэясу решением самых влиятельных дайме был провозглашен сегуном. Его правление стало жестким и неоднозначным. С одной стороны, оно дало Японии новые, нужные законы и прекратило междоусобные войны между удельными князьями, просто потому, что все поняли: бороться за власть бесполезно, Иэясу не выпустит ее из рук. С другой – Токугава погрузил Японию в пучину страха перед сегунатом, в череду бесконечных интриг и доносительства. Через два года Иэясу объявил своего старшего сына Хидэтада наследником сегуна, давая понять всей стране: отныне титул перестает быть выборным, он станет передаваться по наследству.
Такое самоуправство возмутило семью Тоетоми. Теперь уже Хидэери, вслед за своим отцом, открыто заявлял о том, что сегунство должно быть выборным. Это дало бы Тоетоми хорошие шансы: в Японии его чтили и уважали.
Но все вокруг понимали: Токугава не успокоится, пока не уничтожит соперника. Сегун никогда не позволит власти уйти из семьи.
Поэтому обе семьи собирали вокруг себя вассалов, готовясь к битве. Только Тоетоми призывал людей восстановить справедливость в Японии, а Токугава дарил им земли, должности и титулы. Достаточно было посмотреть на численность войск, и становилось понятно, чья тактика более выигрышна.
– Господин, – в комнату вполз на коленях камердинер, подобрался к Иэясу, шепотом зачастил: – Посланник из Осака, Катагири Кацумото, смиренно просит вашей аудиенции.
– Тоетоми хотят признать свою вину? – усмехнулся сегун. – Отказать в приеме, выдворить из Эдо. Пусть передаст мои условия: семья Тоетоми должна отказаться от притязаний на власть и подписать об этом договор.
Камердинер выполз, самураи продолжали сидеть со склоненными головами. У всех была одна мысль: скоро война.