Меч судьбы
Шрифт:
— Токмо силою твоей, Всевидящий, можно вмешиваться в людские судьбы, а не безбожной ведьме! Гляньте, гляньте на этот грех во плоти, эти бесстыжие глаза ворога человеческого! — жрец с глазами бешеной собаки напрасно пытался переорать гомон разгоряченной толпы.
Юная ведьма подняла голову, глядя в свинцовое небо, не обращая внимания на неистового служителя культа и неблагодарных сельчан.
Я вклинилась в толпу, услышав о себе много лестного. Рядом пофыркивала Шеда, кося глазом на взбудораженных людей. Мне стало не по себе. Соленчане словно сошли с ума, потеряли разум. Казалось, какое-то иступленное
— Мерзкая ведьма! Почто Славко мого обидела? Не понравилась мужику, дак и что, силы мужеской лишать безвинного? — вопила бабища с тощей косой, мышиным бубликом закрученной на голове. Блеклые глаза в священной ярости чуть не вываливались из орбит, ядовитый дождь слюны брызгал на соседок.
— Да на твово Славко и овца не позарится! — хихикнула сухая, как вобла, пожилая тетка.
— Чего? Чего ты, выхухоль, тока что сказанула? — взвизгнула первая и со всей дури пихнула локтем тощую.
Толпа развеселилась, забыв на время и про жреца, и про ведьму. Я подьехала к пятачку перед столбом, где деловито сновали палачи и уставилась на жреца. Ольга застыла рядом, спокойная и невозмутимая, как озерная гладь, лишь пальцы сжались на рукояти у пояса. Вейр развернул вороную и подъехал к пузатому лысому мужику, стоявшему на расчищенном пятачке около столба, я соскочила наземь и пошла следом.
Вейр спрыгнул с лошади, глянул на лысого:
— Что происходит?
— Та ниче, господин, Еленку вот жжем, — едва различимо сквозь гомон толпы ответил толстяк.
— Вижу. За что? Ты местный староста?
— Да, господин, староста я тутошний, Скориком кличут. А Еленка… Ну, поделом. Хотели мужики побаловать, шары позалимши, так шо ж их теперь, жизни лишать? Остыли уже, болезные, завтрева и похороним, на жальнике тремя могилками боле будет, — Скорик звучно высморкался в руку, вытер о засаленный камзол, вздохнул бочкообразной грудью, — А все она, Еленка, ведьма проклятущая.
Вейр, прищурив глаза, смотрел на старосту.
— Ежели бы не кочевряжилась, так и жила бы, сладко жила, — похотливо сверкнул мутными глазками Скорик.
***
Вейра затошнило. Одно и то же. Везде. Зло оказывалось не злом, а добро творило добрые дела такими методами, что злу оставалось только завидовать. Да, Елена была виновна в смертях, но она защищалась, как умела. Он испытал дикое желание схватить за остатки волос жирную тварь и засунуть лоснящейся рожей в костер. С трудом сдержавшись, он осмотрелся.
Полупрозрачные фигуры в темных одеждах до пят неслышно скользили в толпе. Жнецы. Пришли собрать дань. Деревня обречена.
И по заслугам.
Призрак отделился от людской массы, подплыл к нему.
— Вейр, — свистящий шепот отозвался легким покалыванием в висках и тошнотой в груди.
— Баале, — Вейр коротко кивнул.
— Ты не будешь вмешиваться, — складки капюшона шевельнулись, приоткрыв пустоту.
Вейр пожал плечами. Этих тварей он терпеть не мог, но разве можно винить волков за то, что они режут больных овец? Слуги Жрицы пришли собрать кровавую дань.
— Ваше дело и ваше право. Мое право — поступать, как мне вздумается, — он отвернулся от призрака. Скорик выпучил глаза на странного чужака, который разговаривал сам с собой.
— Не обманывай себя, ты знаешь, зачем мы здесь, — прошипела тьма.
—
— Господин, куда же Вы? — пискнул Скорик. — Щас само интересно будет, уже запалили ведь!
Всё. Терпение лопнуло. Вейр вынул ногу из стремени, развернулся и врезал кулаком в жирную челюсть. Схватил старосту за грудки и грохнул о землю с такой силой, что у того дух вышибло. Добавил ногой, сломав ребра.
— Иди ты, Скорик… поближе. Виднее будет. Если сможешь, тварь, — процедил Вейр, развернулся и пошел к жрецу.
Раньше бы он проехал мимо. Раньше. Но не теперь. На миг, на один страшный миг ему показалось, что там, у столба, она.
***
Когда Вейр размазал старосту по земле, я потеряла дар речи. Белое, злое лицо, глаза, в которых заледенела ярость. Его было не узнать. Даже когда мы воевали с Алоизием, он был более… человечным. Вейр рассек толпу, подошел в жрецу в некрашеной шерстяной рясе, и, без долгих разговоров, залепил кулаком в рожу, сшибив того с ног. Вопли об анафемах и ведьмах прервались, захлебнулись кровью. Гомон толпы стих, лишь стоны жреца и Скорика, да плач перепуганного ребенка слышались в холодном вечернем воздухе. Я шагнула к Вейру. Он даже не глянул на меня, молча стоял, сверля толпу глазами, переводя взгляд с одного на другого. Толпа раздалась, попятилась, круг палачей ширился, редел. Вейр отвернулся и принялся отвязывать несчастную. Я мельком осмотрела стонущего жреца, который ничего, кроме брезгливости, не вызывал. Жить будет. Тишина взорвалась гомоном, выкриками и проклятиями. Вместо коня на пятачке стоял огромный волк, расставив лапы и скаля зубы. Вейр, не оборачиваясь, махнул рукой. Первые ряды попадали, волной силы разметало костер, горящая солома полетела по площади. Я смотрела на людей и не узнавала. Звери. Охваченные жаждой убийства, ненавистью и злобой звери. Позади меня послышался стон и оборвался. В толпе ахнули, загомонили. Я мельком глянула назад. Жрец уже ничего сказать не сможет. Ольга снесла ему голову. Кровь толчками выливалась из шеи, заливая пожухлую траву, впитываясь в землю. Я сглотнула.
— Да что ж это такое деется, люди добрые! — мужичонка в драной телогрейке, схватив топор, валявшийся на земле, ринулся к нам и упал, покатился, сметенный с ног заклинанием. Толпа раздалась. Кричали дети, стонали мужики и бабы, переглядываясь между собой. Потрескивали догорающие ветви, запах костра щекотал ноздри. Сверкнула Ольгина спица, очертив круг. Стало тихо. На нас смотрели сотни глаз. Юная ведьма растирала запястья, не глядя на односельчан. Кто отводил глаза, кто хмуро и тихо ругался, кто-то стонал, но выкриков "сжечь" и "распни ведьму" я больше не слышала. Люди словно приходили в себя.
В глубине пустынной улицы показалась седая, сгорбленная фигурка, закутанная до пят в серый платок. Она шла, еле-еле переставляя ноги, опираясь на палку, медленно, неотвратимо, как сама судьба. Сельчане, один за другим, поворачивали головы, пятились, глядя на старуху. Ветер развевал её белые длинные волосы, клубился пылью у ног. Она шла, глядя черными провалившимися глазами, останавливалась около каждого, подолгу всматриваясь в лица. Мужики отводили глаза, женщины бледнели, краснели, расступались. Елена, растолкав односельчан, подбежала к старухе, обняла: