Меч Тамерлана
Шрифт:
– Да. Конечно, с первого дня. И Мансур. И его дети… Все близкие знают… – На этой фразе девушка запнулась, смутившись оттого, что назвала Мансура близким человеком, хотя не очень была в этом уверена. – Кав права, я завралась как последняя лживая собака. И нет мне прощения.
Данияр не стал с ней спорить – он вспомнил, как нервничал и злился Мансур там, в доме бабушки Маринэ.
– Мансур не очень рад тому, что ты выдаешь себя за парня?
Ильяса вскинула голову, удивленно изогнула бровь:
– С чего ты взял?
– Я почувствовал напряжение, которое было между вами перед отъездом. Я думаю, вы
Какое-то время они шли молча. Девушка вспомнила, как Мансур смотрел на нее в тот вечер, когда она привезла в дом этих гостей; в памяти встал их последний разговор.
– Я задал вопрос, помнишь? Жду, что ответишь… – твердо сказал он.
Ильяса опустила глаза:
– Ты получил ответ – мне нужно время.
– Еще? Я два года жду! – Мансур тяжело перевел дыхание и повторил тихо: – Два года жду.
– У меня нет ответа… Я не могу.
Мансур опешил, прошептал с горечью:
– Почему? Если я тебе не нужен, так и скажи… Зачем меня мучаешь, себя мучаешь, детей мучаешь, бабушку Маринэ мучаешь?! Ответь и живи как человек, слова не скажу!
– Ни слова больше! Не хочешь ждать – живи как знаешь. Найди послушную жену, которая будет тебя достойна, станет хорошей матерью Руслану, Джамиле и Салимат. Видимо, мне ей стать не суждено, Мансур. Прощай.
Сейчас, вспоминая тот разговор, ей снова стало больно: Мансур тогда посмотрел на нее, будто она его ударила.
– Все так, – наконец призналась Ильяса. – Он хочет, чтобы я покрыла голову и стала его женой, матерью для его детей. В тот день мы спорили, потому что я снова не смогла дать ему ответ…
– Ты знаешь, мы нередко уходим от судьбы, – вздохнул Данияр. – Я это часто вижу: человек отказывается от своего настоящего, но не может сбросить его окончательно, и оно тянется за ним тяжкой ношей. Некоторые и на смертном одре не могут с ним расстаться, страх или гордыня не позволяют… признать ошибки, отступить.
Девушка посмотрела на него с опаской:
– А ты… ты много видел таких… которые умирают?
– Это моя работа.
– Кав права? Ты правда ангел Смерти и покараешь меня?
Данияр не ответил, пробормотав:
– Каждый видит во мне то, что дoлжно…
Девушка не сводила с него пристального взгляда:
– А твои друзья – кого видят они в тебе?
– Надеюсь, прежде всего друга.
Глава 15
Свадьба джиннов
В доме словно жили невидимки: пока Кати не было во время ее неудавшейся попытки побега, стол в кухоньке, помимо блюд с кушаньями, оказался заставлен множеством кастрюлек. Стопки чистых тарелок, приготовленных для сервировки, приборы аккуратно разложены и приготовлены к тому, чтобы оказаться на праздничном столе. На табурете лежала стопка накрахмаленных салфеток. А на соседнем столе, который девушка не заметила прежде (а может, его здесь и не было), сама собой нарезaлась румяная пахлава. Нож методично разделял кусочки, а послушная кому-то невидимому льняная салфетка тут же прикрывала липкую кожицу выпечки от пыли.
– Вы ведьма, да? – спросила Катя, оценив происходящее.
Женщина отмахнулась:
– Не оскверняй уста свои такими словами… Говорю же, Фатимат пришла, помогла.
– Это не осквернение, – Катя даже обиделась, вспомнив мечту Ярославы стать настоящей ведьмой
– У нас так не говорят, колдовство – грех.
Катя прищурилась:
– У нас – это у кого?
– У горных жителей, – женщина посмотрела строго. – В твоей комнате тебя уже ждет чистая вода, иди умойся. Переоденься, скоро гости пожалуют.
Ярко-розовый луч скользнул по кухоньке, погладил накрахмаленные полотенца, круглые бока кастрюлек.
Катя удивилась: неужели закат?
Оглянувшись через плечо, заметила, как стремительно меняется небо. Только что прозрачно-голубое и высокое, оно стало ванильно-перламутровым, с подкрашенным малиновым облаками. Но из-за ближайших пиков уже надвигалась сине-розовая тьма, неся на своих плечах прохладу и странные звуки далеких, всеми забытых песен, сохраненных горами.
Двор преобразился, будто бы расширился; поперек его вырос из ниоткуда длинный низкий стол. На белой скатерти одно за другим возникали угощения: многочисленные хлеба, нарезанное тонкими ломтиками вяленое мясо и сыры, горячая шурпа в пузатых супницах. За калиткой послышались приближающиеся голоса.
Катя оглянулась:
– Кто это? – сердце билось настороженно.
– Гости, – удивилась хозяйка. – На свадьбу моего сына пожаловали! – и она хлопнула в ладоши.
Мир изменился.
Жалкая лачуга, на пороге которой стояла Катя, маленькая, с облупившей на рамах и подоконниках краской, превратилась в украшенный красно-золотой краской шатер. На полу, стенах – богатые шелковые ковры, по углам – десятки круглых подушек с бархатными кисточками. Сама Катя оказалась одета в тонкий жемчужно-розовый наряд с шальварами и искусно расписанной туникой, подпоясанной широким поясом. От него вниз тянулись золотые цепочки с нанизанными на них бусинами. Браслеты тяжелели на запястьях. На висках позвякивали монисты, лицо прикрывала тончайшая вуаль, а на ногах вместо привычных кроссовок – розовые сафьяновые туфельки с загнутыми носками. Как в сказках Шахерезады.
Не успев удивиться своему одеянию, Катя обнаружила себя стоящей посреди большой круглой комнаты, в центре стремительного девичьего танца. Шлейфы тончайшей туали, мерный звон монист, аплодисменты гостей в такт барабанному бою обволакивали, сбивали с толку.
У Кати закружилась голова.
В поисках опоры она окинула взглядом гостей, заметила счастливого джинна Джафара из кувшина, но ее взгляд задержался не на нем, а на мрачной, поистине исполинской фигуре. За низким столиком на подушках прямо напротив нее сидел мужчина. Темно-синие глаза, прямой нос и четко очерченные скулы. Лицо, будто повторяющее очертания гор Кавказа, – такое же острое.
Рассеянно растирая между пальцами виноградинку, он смотрел не на танцующую Катю, а куда-то мимо нее. Девушка проследила за ним взглядом – с удивлением обнаружила, что смотрел он на рыжую безусую кошку, примостившуюся на желтой бархатной подушке. Та нервно подергивала хвостом.
Заметив, что за ним наблюдают, мужчина отвернулся. Но на короткое мгновение их с Катей взгляды пересеклись, и девушка успела поймать тень раздражения на дне черных, как сам морок, глаз незнакомца.
Рядом с ней, пританцовывая и прихлопывая в такт танцующим, оказалась Рохдулай.