Меч в ножнах из дикой сливы
Шрифт:
– Эргэ, – тихо позвал Ючжэнь.
Сяньцзань вздрогнул, обернулся – и Ючжэнь едва не подавился воздухом. У старшего было спокойное, ничего не выражающее лицо – как и всегда, пожалуй, – но раньше в нем была жизнь. Во всем: в глазах, в строгих губах, в изломе бровей. Теперь ее словно не стало, и сердце Ючжэня сжалось от безотчетного страха.
– Здравствуй, А-Чжэнь, – проговорил Сяньцзань, делая шаг навстречу, и взял брата за плечи. Он долго смотрел на него; вблизи глаза старшего, обычно ласковые и теплые, напоминали необработанный обсидиан – тот самый, что до сих пор находят в местах, пострадавших от Сошествия гор. Мудрые говорили, что им плачет сама земля,
Боги, да о чем он сейчас думает?
– Как поживаешь, А-Чжэнь? – Сяньцзань опустил руки и отступил, но наваждение не рассеялось.
– Хорошо, эргэ, спасибо. Пройдемся? Возле Пруда Созерцания недавно зацвела магнолия, ты, наверное, не видел еще такого – дерево похоже на облако, в городе таких нет…
– Пойдем куда скажешь.
Они медленно шли по мощеной дорожке; Сяньцзань задавал ожидаемые вопросы об учебе, прочитанных книгах, жизни в монастыре, но мыслями был не здесь – настолько явно, что становилось не грустно, а жутко. У пруда Ючжэнь пригласил брата присесть на резную скамейку под цветущей магнолией; солнечные лучи, проникавшие сквозь крону, бросали на лицо Сяньцзаня нежные цветочные тени, и оно будто смягчилось, казалось уже не таким пугающе неподвижным.
– А-Чжэнь, мне нужно кое-что тебе сказать.
– Слушаю, эргэ.
– Наш брат Шоуцзю… умер.
– Умер? – глупо повторил Ючжэнь.
Он плохо помнил самого старшего из братьев Си: разница в пятнадцать лет – не шутка, и из дома тот ушел, не дожидаясь совершеннолетия, когда самому Ючжэню едва исполнилось пять; семью потом навещал раз в полгода, не чаще. Когда Ючжэня отдали на обучение в монастырь, встречи стали еще реже, пусть Шоуцзю и бывал в Тяньбаожэнь.
Молодой даос чувствовал сходство с Шоуцзю – пожалуй, большее, чем с остальными братьями, ведь тот тоже выбрал путь постижения мира; кто бы что ни говорил, а между заклинателями и даосами различий было не так уж много. Шоуцзю к тому же, пусть и не отличался разговорчивостью, всегда выказывал готовность выслушать, с уважением относился к мнению Ючжэня и был хорошим собеседником, когда дело касалось спорных мест в философских трактатах.
И вот теперь он мертв? В это верилось с трудом, но… Ючжэнь с болезненным, стыдливым изумлением понимал, что не чувствует в своем сердце скорби – той скорби, что сжимала его всякий раз, когда монах вспоминал о смерти матери или задумывался о гибели Сяньцзаня либо Иши. Он лихорадочно пытался найти причину: они не были близки? Виделись слишком редко? В нем все же укоренилась мысль о неизбежности, естественности смерти всякого живого существа?
И да, и нет. Горькая правда заключалась в том, что Шоуцзю был для него… чужим. Не тем, ради кого Ючжэнь посвятил себя служению богам и изучению трав. Не той необходимой частью семьи.
Да, Шоуцзю был чужим; для него, но не для Сяньцзаня.
И этому своему брату Ючжэнь обязан был помочь – не только из-за вгрызшегося вдруг в душу чувства вины.
– Сожалею, эргэ, – тихо проговорил он, взяв холодную ладонь брата в свои, и беззвучно прошептал молитву Небесным покровителям. – Все в руках высших сил. Пусть душа Шоуцзю недолго пробудет в круге перерождений и быстрее вернется в мир.
– Наш брат умер, – повторил Сяньцзань, и что-то дрогнуло в его лице, судорожно дернулись ледяные пальцы. – Ты не понимаешь, А-Чжэнь… Его убили.
Даосское спокойствие Ючжэня, и так подточенное внезапно накатившей виной, все-таки не выдержало. Эмоции нахлынули мгновенно – одной огромной волной, разбивающей волю в щепки.
– Как убили?! – Монах схватил брата уже за обе руки. – Кто? Почему? За что?
– Если бы я только знал, – горько усмехнулся Сяньцзань. – А-Ши сообщил мне вчера. Все сложно, А-Чжэнь. Тело нашли в саду столицы с множеством колотых ран… Видно, дагэ скрывал от нас многое – хотя бы то, что никогда не состоял в клане Хань Ин, как мы считали.
– То есть он обманывал тебя? Нас? – Ючжэнь все никак не мог осознать услышанное. В ушах начинало противно звенеть.
– Хотелось бы мне верить, что это не так. Прости, что ворвался к тебе с такими вестями, но А-Ши сейчас в столице, пытается выяснить хоть что-то, а мне, – он замялся, – слишком тяжело было оставаться одному.
– Эргэ… – На памяти Ючжэня Сяньцзань впервые так откровенно говорил о своих чувствах. Монах боялся даже предположить, насколько сильно тот тревожился, если не в силах был удержать маску ответственного и всезнающего старшего брата. «Действительно, как сильно он переживает! Что ты почувствовал бы сам, узнай о смерти эргэ или саньгэ [30] ?» – тут же выговорил себе Ючжэнь, едва удержавшись от того, чтобы закусить губу.
30
Обращение младшего к третьему по старшинству старшему брату, в данном случае Ючжэня к Иши.
– Надеюсь, мне позволят побыть здесь до завтра, – тихо закончил Сяньцзань. – Здесь даже дышится легче.
– В Тяньбаожэнь всегда рады гостям, – твердо ответил Ючжэнь, окончательно справившись с волнением. – Я прослежу, чтобы тебя разместили со всеми удобствами. И еще, эргэ… ты позволишь вернуться с тобой домой?
– Домой? – Сяньцзань недоуменно моргнул и внезапно впился взглядом в лицо брата – обсидиановые глаза заблестели, словно омытые дождем камни. – Со мной? Зачем? Ты же…
– Следовать Пути можно везде, – сказал Ючжэнь уже мягче. – А я так давно не был дома. Прости за откровенность, эргэ, но мне кажется, там я буду нужнее, чем здесь.
Сяньцзань глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжелый груз, и вдруг обнял монаха, прижав его к себе так крепко, будто тот в любое время мог раствориться в полуденных тенях:
– Спасибо, А-Чжэнь…
И Ючжэнь уже точно знал, что скажет мастеру-травнику и самому настоятелю, чтобы те отпустили его с братом. В конце концов, облегчить боль потери близкому человеку – задача ничуть не менее достойная, чем избегание мирских соблазнов в стенах монастыря. А странности с богами, о которых он услышал сегодня, подождут. Он нужен своей семье.
Иши никогда не считал себя общительным. Да, он не был ни таким скрытным, как Шоуцзю, ни таким напоказ уверенным в себе, как Сяньцзань, ни таким доброжелательно-отстраненным, как Ючжэнь, – но искренне считал, что кому попало свои чувства и пристрастия открывать не стоит. Это не подобает благовоспитанному мужу. Быть со всеми ровным и вежливым, не терять лица и стойко встречать все, что посылают Небеса, – так его учила мать. «Беден – так не обманывай, богат – так не зазнавайся», – говорила Мэн Минчжу; ей, дочери знатного, но обедневшего рода об умении держать лицо было известно не понаслышке. Иши вырос скорее ее сыном, чем отца – и, наверное, потому его и любили больше в семье матери за эту сдержанность и прилежание в науках. Старший господин Мэн очень помог в продвижении по службе: пригодились былые связи при дворе.