Меченосцы
Шрифт:
Услыхав это, Мацько слегка сконфузился и засопел, а потом глубоко, с облегчением вздохнул.
— Слава Господу Богу Иисусу Христу, — сказал он. — Где же он?
— Поехал в Мальборг, а меня прислал сюда с вестями.
— А зачем он в Мальборг?
— За женой.
— Господи боже мой! За какой женой?
— За дочерью Юранда. Тут на целую ночь хватить рассказывать, но позвольте мне, господин, отдохнуть, а то я с дороги устал ужасно, с полуночи ехал не останавливаясь.
Мацько на время перестал расспрашивать, главное, однако, по той причине, что от изумления он лишился языка. Придя немного в себя, он позвал слугу, чтобы тот подкинул дров в камин и принес чеху поесть, а сам стал ходить по комнате, размахивая руками и говоря сам с собой:
— Ушам своим не верю… Дочь Юранда… Збышко женат…
— И женат, и не женат, — сказал чех.
И только теперь он стал медленно рассказывать, что и как было, а Мацько жадно слушал, прерывая его время от времени расспросами, потому что в рассказе чеха не все было ясно. Например, Гловач не знал, как следует, когда Збышко женился, потому что не было никакой свадьбы; однако он утверждал, что венчание состоялось, что произошло оно благодаря самой княгине Анне Дануте, а стало известно людям только по приезде меченосца Ротгера, с которым Збышко, выйдя на суд Божий, сразился в присутствии всего мазовецкого двора.
— А! Сразился? — с неудержимым любопытством, сверкнув глазами, закричал Мацько. — И что же?
— Он рассек немца пополам, да и мне помог Господь управиться с оруженосцем.
Мацько снова начал сопеть — на этот раз от удовольствия.
— Ну, — сказал он, — воин он не на шутку. Последний из Градов, но ей-богу же не самый плохой. Еще бы. А тогда, с фризами?… Ведь совсем был подросток…
Тут он раза два внимательно посмотрел на чеха и снова заговорил:
— Но и ты мне нравишься. И видно — не врешь. Вруна я издали чую. Оруженосец — это не важно, ведь ты и сам говоришь, что дела с ним было не много, но вот что ты тому собачьему сыну руку сломал, а перед тем тура повалил, это здорово.
Потом он вдруг спросил:
— А добыча? Тоже хорошая?
— Взяли мы латы, лошадей и десять слуг, из которых восемь молодой пан присылает вам.
— А что же он с двумя сделал.
— Отправил с телом.
— Что ж, не мог князь своих слуг отправить? Уж те не вернутся.
Чех улыбнулся на эту жадность, которая, впрочем, часто обнаруживалась в Мацьке.
— Теперь молодому пану уже нечего обращать внимания на такие вещи, — сказал он. — Спыхов — большое богатство.
— Большое, а то как же. Да только еще не его.
— А то чье же? Мацько даже встал.
— Говори же! Где Юранд?
— Юранд у меченосцев в тюрьме, того и гляди умрет. Бог знает, выживет ли, а если выживет, так вернется ли; а если и выживет, и вернется, так и то все равно: ксендз Калеб читал его завещание и объявил всем, что наследник — молодой пан.
На Мацьку эти известия произвели, по-видимому, большое впечатление: они были одновременно так благоприятны и так неблагоприятны, что он не мог разобраться в них и не мог привести в порядок чувства, поочередно овладевавшие им. Известие о том, что Збышко женился, в первую минуту больно укололо его, потому что он любил Ягенку, как родной отец, и всеми силами желал соединить Збышку с ней. Но, с другой стороны, он уже привык считать это невозможным, а кроме того, в приданое за дочерью Юранда шло то, чего не могло пойти за Ягенкой: и любовь князя, и во много раз большие богатства. Мысленно Мацько уже видел Збышку княжеским комесом, господином Богданца и Спыхова, а в будущем и каштеляном. Это было не невозможно, потому что в те времена говорили про захудалого шляхтича так: "Было у него двенадцать сыновей, шестеро пало в боях, а шестеро сделались каштелянами". И народ, и отдельные семьи стояли на дороге к благополучию. Большое состояние могло только помочь Збышке на этой дороге, и потому жадности и родовой гордости Мацьки было чему радоваться. Однако довольно было у старика и поводов беспокоиться. Сам он когда-то ездил спасать Збышку к меченосцам и привез из этого путешествия железный наконечник стрелы под ребром, а вот теперь в Мальборг поехал Збышко, точно в волчью пасть. Что он найдет там: жену или смерть? "Там на него ласково смотреть не будут, — подумал Мацько, — ведь он только что убил их важного рыцаря, а раньше напал на Лихтенштейна, они же, собачьи дети, мстить любят". При этой мысли старый рыцарь сильно обеспокоился. Пришло ему в голову и то, что дело не обойдется без драки Збышки с каким-нибудь немцем — ведь он "парень проворный". Но главное беспокойство было еще не в этом. Больше всего боялся Мацько, как бы его не посадили в темницу. "Они взяли в плен старого Юранда и его дочь, в свое время не побоялись взять самого князя в Злоторые, почему же они станут давать поблажку Збышке?"
Тут в голову ему пришел вопрос: что будет, если мальчик, даже избегнув рук меченосцев, так и не найдет жены вовсе? Сперва Мацько утешился мыслью, что в наследство после нее Збышко получит Спыхов, но радость эта была непродолжительна. Старика очень заботило богатство, но не менее заботил род, дети Збышки. "Если Дануся канет, как камень в воду, и никто не будет знать, жива она или умерла, то Збышко не сможет жениться на другой, и тогда Градов из Богданца не станет на свете. Эх, с Ягенкой было бы по-другому… Мочидолов тоже ворона крыльями либо пес хвостом не накроют, а такая девка каждый бы год рожала без промаху, как яблоня в саду". И вот грусть Мацьки стала больше, чем радость по поводу нового богатства, и от этой грусти, от беспокойства принялся он снова расспрашивать чеха, как было дело с этой свадьбой и когда было.
Чех на это ответил:
— Я уже вам говорил, благородный господин, что когда было — не знаю, а о чем догадываюсь — в том не побожусь.
— О чем же ты догадываешься?
— Я от молодого пана не отходил и спал с ним в одной комнате, когда он был болен. Только раз вечером велел он мне уйти, а потом я видел, как к пану вошли: сама княгиня, с ней панна Данута, рыцарь де Лорш и ксендз Вышонок. Я даже удивлялся, потому что у панны на голове был веночек, но подумал, что пана будут причащать… Может быть, тогда это и произошло… Я помню, как пан велел мне одеть его, как на свадьбу, но я тоже думал, что это ради причастия.
— А потом как же? Они остались одни?
— Э, не остались они одни, а если бы и остались, так пан тогда и есть не мог своими силами. А уж за панной приехали люди, как будто от Юранда, и под утро она уехала…
— И с тех пор Збышко ее не видал?
— Никто ее не видал. Наступило молчание.
— Что же ты думаешь? — спросил наконец Мацько. — Отдадут ее меченосцы или не отдадут?
Чех покачал головой, а потом безнадежно махнул рукой.
— По-моему, — медленно проговорил он, — она уже погибла навеки.
— Почему? — почти со страхом спросил Мацько.
— Потому что была бы надежда, если бы они говорили, что она у них. Можно было бы жаловаться, или заплатить выкуп, или силой отбить ее. Но они говорят так: "Была у нас какая-то девушка, отнятая у разбойников, и мы дали знать Юранду, но он ее не признал, а за нашу доброту перебил у нас столько народу, что и настоящая битва не обходится дороже".
— Значит, Юранду показывали какую-то девушку?
— Говорят — показывали. Одному Богу ведомо. Может быть, это неправда, а может быть, они ему показали, да не ту. Одно только верно, что он людей перебил и что они готовы поклясться, что никогда не похищали его дочери. И это очень трудное дело. Если даже магистр прикажет, так и то они ответят ему, что ее у них нет. Кто их уличит? Тем более что придворные в Цеханове говорили о письме Юранда: в письме сказано, что она не у меченосцев.
— А может быть, и правда, что не у меченосцев?
— Эх, ваша милость… Уж если бы ее украли разбойники, так верно не для чего другого, как ради выкупа. Кроме того, разбойники не сумели бы ни написать письма, ни подделать печать пана из Спыхова, ни прислать хорошей охраны для панны.
— Верно. Да на что она меченосцам?
— А месть Юранду? Они месть предпочитают меду и вину, а что у них есть причины мстить, так это верно. Пан из Спыхова был для них грозой, а то, что он сделал под конец, окончательно вывело их из себя… Мой господин тоже, я слышал, поднял когда-то руку на Лихтенштейна, убил Ротгера… Мне Господь Бог помог руку сломать тому собачьему сыну… Эх, было их, окаянных, четверо, а теперь, извольте видеть, один жив, да и то стар… У нас тоже зубы есть, ваша милость!