Мечи Ланкмара
Шрифт:
Серая мингольская кобыла, привязанная к колючему дереву на краю ложбины, внезапно вскинула морду и заржала.
Где-то очень высоко в черном ветреном небе со спины мощного черного альбатроса соскользнула летучая мышь и стала, кружась, словно громадный черный лист, спускаться на землю.
Фафхрд вытянул руку и запустил пальцы в невидимые, но длинные волосы Крешкры.
– Скажи, Костеночек, почему ты называешь меня Нечистым?
Девушка безмятежно ответила:
– Все ваше племя кажется нам грязным, ведь наша плоть чиста, как бегущая вода в ручье, который не мутят ни люди, ни дожди. Кости прекрасны. Они созданы для
Фафхрд схватил ее легонько за запястье.
– Выходит, твое расположение ко мне противоестественно, во всяком случае по упырским меркам? – с некоторым вызовом спросил он.
– Не смею спорить со своим повелителем, – с язвительной ноткой в голосе ответила девушка.
– Не буду стоять, вернее, лежать на своем, – пробормотал Фафхрд. – Мне повезло, какими бы ни были твои побуждения и как бы мы их ни называли. – Голос его зазвучал громче. – Скажи, Костеночек, как тебе удалось выучить ланкмарский?
– Ну и бестолочь ты все же, Нечистый, – снисходительно отозвалась Крешкра. – Это ж наш родной язык. – В ее голосе появились мечтательные нотки. – Мы заговорили на нем тысячу лет назад, когда Ланкмарская империя простиралась от Квармалла до гор Пляшущих Троллей и от Края Земли до моря Монстров, когда Кварч-Нар назывался Хваршмаром, а мы, одинокие упыри, лишь пили кровь покойников в глухих переулках да на кладбищах. У нас был и другой язык, но ланкмарский оказался проще.
Фафхрд отпустил руку девушки и, опершись ладонью о землю, заглянул в ее черные глазницы. Тихонько охнув, она провела пальцами по его бокам. Сдерживая охватившее его желание, Фафхрд проговорил:
– А скажи, Костеночек, как тебе удается что-то видеть – ведь свет пронизывает тебя насквозь? Ты что, видишь задней стенкой черепа?
– Вопросы, вопросы, одни вопросы, – простонала Крешкра.
– Я просто хочу стать немножко менее глупым, – покорно объяснил Фафхрд.
– Но мне нравится, что ты глупый, – вздохнула девушка. Затем, приподнявшись на локте и оказавшись лицом к пылающему костру – плотная древесина колючего дерева горела медленно и ярко, – она проговорила: – Посмотри как следует мне в глаза. Нет, не так, повернись спиной к костру. Видишь в каждом глазу маленькую радугу? Свет преломляется в них, и в мозгу возникает изображение.
Признав, что видит две радуги, Фафхрд нетерпеливо продолжал:
– Погоди, продолжай смотреть на огонь, я хочу тебе что-то показать. – Согнув пальцы одной руки в трубочку, он приставил ее одним концом к глазу Крешкры и, приложив пальцы к другому ее концу, сказал: – Смотри! Видишь, как просвечивает огонь сквозь кончики моих пальцев? Значит, и я немного прозрачный, то есть местами чистый.
– Да, вижу, вижу, – пробубнила девушка. Отвернувшись от Северянина и от костра, она сказала: – Но мне ведь нравится, что ты грязный. – И, положив ладони ему на плечи, добавила: – Иди ко мне и будь еще грязнее.
Глядя на ее череп с жемчужными зубами и различая в каждой глазнице
В этот миг послышался тонюсенький свист, очень высокий, почти неразличимый, однако ввинчивающийся в уши двумя иглами толщиной с волос. Фафхрд резко обернулся, Крешкра подняла голову, и возлюбленные обнаружили, что кроме мингольской кобылы за ними наблюдает еще и летучая мышь, висящая вверх ногами на высокой ветви колючего дерева.
Движимый смутным предчувствием, Фафхрд вытянул указательный палец в сторону черной летуньи, и та немедленно перепорхнула на этот новый насест. Северянин снял у нее с лапки пергаментную трубочку, пружинящую, словно она была сделана из листка тончайшей закаленной стали, отшвырнул мышь назад на дерево, развернул черный пергамент и, пододвинувшись к костру, прочитал написанный белыми буквами текст:
«Мышелов в ужасной опасности. Ланкмар тоже. Посоветуйся с Нингоблем Семиоким. Главное – быстрота. Не потеряй оловянный свисток».
Вместо подписи стоял неправильной формы овал – один из знаков Шильбы Безглазоликого.
Положив белую челюсть на белые же костяшки пальцев, Крешкра наблюдала своими непроницаемо черными глазными впадинами, как Фафхрд стал надевать пояс с мечом.
– Ты покидаешь меня, – безучастно проговорила она.
– Да, Костеночек, я должен лететь быстрее ветра, – торопливо согласился Северянин. – Моему лучшему другу грозит страшная беда.
– Он, разумеется, мужчина, – все таким же бесцветным голосом проговорила девушка. – У нас, упырей, мужчины не покидают своих возлюбленных ради товарищей по оружию.
– Это совсем иная любовь, – возразил Фафхрд, отвязывая от дерева кобылу и ощупывая свисавший с луки кошель, чтобы удостовериться, что оловянный цилиндрик не пропал. Затем он перевел разговор в более практическую плоскость: – У нас еще осталась половина антилопы, так что на дорогу домой еды тебе хватит. Она сырая.
– Стало быть, ты считаешь мой народ пожирателем мертвечины, а я значу для тебя ровно то же, что и половина антилопы?
– Ну, я часто слышал, что упыри…. Да нет, у меня и в мыслях не было расплачиваться с тобой…. Послушай, Костеночек, я не собираюсь спорить, все равно мне тебя не переубедить. Просто поверь, что мне нужно одинокой молнией лететь в Ланкмар и по дороге посоветоваться со своим наставником-чародеем. Я не могу взять тебя – да и вообще никого – с собой.
Крешкра с любопытством огляделась по сторонам:
– А кто просит тебя ехать? Летучая мышь, что ли?
Закусив губу, Фафхрд проговорил:
– Вот, я оставляю тебе свой охотничий нож. – Девушка не ответила, и Северянин, положив нож возле ее руки, спросил: – Ты умеешь стрелять из лука?
Словно обращаясь к какому-то невидимому собеседнику, девушка-скелет сказала:
– А сейчас Нечистый поинтересуется, сумею ли я вырезать у человека печенку. Да чего там, все равно он уже завтра мне надоел бы, и я, делая вид, что хочу поцеловать его в шею, прокусила бы ему артерию за ухом, выпила бы из него кровь и съела бы его грязную мертвую плоть, оставив лишь его глупый мозг, чтобы не заразиться и самой не стать идиоткой.