Мечи с севера

Триз Генри

Осмелев, Хельге взял его руку и крепко сжал ее.

– Командир, ты сегодня же будешь на борту своего драккара, даже если Эйстейн лишит меня за это жизни.

При этих словах он с самым дерзким видом повернулся к Эйстейну. Но тот лишь грустно кивнул, как бы говоря: «Так я и знал, что этим все кончится».

В сумерках варяги разожгли на побережье в отдалении от Палермо костры, давая знак своим кораблям приблизиться. Сделать это было непросто, поскольку из-за постоянных дождей дерево все отсырело.

Харальда уложили на носилки. Варяги, которым было поручено их нести, ступали осторожно, как крадущиеся

в ночи тати, делая все возможное, чтобы раненому было покойно.

Они покинули лагерь тихо, как призраки, взяв с собой лишь оружие и оставив свои шатры на волю дождю и пронзительно дующему с моря ветру. Вскоре после полуночи они погрузились на корабли и были готовы к отплытию на Крит.

Ни один вражеский корабль не вышел из гавани Палермо, чтобы помешать их отплытию, хотя наблюдавшие за ними с крепостных стен наверняка ясно видели, что варяги уходят в самом плачевном состоянии и вряд ли смогут противостоять внезапному нападению.

Поздно ночью, когда северо-восточный ветер наполнил их паруса, и они отправились в обход острова, Харальд послал за Хельге и спросил его, как теперь чувствуют себя воины.

Тот сказал, что им гораздо лучше, и они благословляют имя Харальда.

– Скажи им, что я тоже благословляю их имя, ибо окутывавшая меня тьма рассеивается, – проговорил Харальд, – Мучившая меня лихорадка ослабела, боль в ране тоже поутихла. Соленый морской ветер – лучшее лекарство, море же– самая заботливая мать. Ты чувствуешь, Хельге, как оно качает нашу колыбель?

Тот кивнул, просто чтобы успокоить раненого, но Харальд покачал головой:

– Ты, видать, думаешь, что я тронулся умом, но это не так. Больна моя плоть, с головой же у меня все в порядке. Скажи, ведь Гирик умер?

Хельге кивнул.

– Да, командир. Раньше тебе боялись об этом сказать.

– Я все ждал, когда же они мне сами все расскажут. Напрасно они так деликатничают. Гирику хорошо там, куда он ушел. Я-то знаю, он трижды являлся мне во сне. Он мне открыл и другое, например, что Халльдор вполне поправится, а мне никогда не бывать королем Англии.

Хельге улыбнулся:

– Мне однажды приснилось, будто я летаю как птица, когда же я попробовал сделать это наяву, то свалился во фьорд и меня пришлось вытягивать оттуда багром. Не все, что привидится, правда.

– Так ты не умеешь летать? – удивился Харальд. – А я-то думал, что при твоем проворстве это пара пустяков.

Хельге бросил на него настороженный взор, но Харальд уже задремал, убаюканный качавшими драккар волнами. Лицо его было покойно и мирно, впервые со времени происшествия в Ликате.

ПРИМЕРКА

Мария Анастасия Аргира стояла посреди палаты императорского дворца. Вокруг нее суетились шесть портных с рулонами шелковой вуали и парчи, золотой и узорной. (Последняя была столь обильно изукрашена, что стояла колом, и одеяния из нее были жестки и тяжелы, как кольчуга.)

С бледным лицом, распущенными по плечам прямыми волосами, в широченном одеянии, расходившемся колоколом от подмышек, Мария больше походила на куклу, чем на живую девушку.

Императрица Зоя наблюдала за происходящим, раскинувшись на турецком диване и обмахиваясь небольшим веером из павлиньих перьев, при каждом ленивом взмахе которого в палате распространялся аромат благовоний. Казалось, веер

доставлял ей такую же радость, как ребенку любимая игрушка.

– Стой смирно, дитя, – резко сказала она Марии. – Эта женщина, что колет тебя булавкой – неуклюжее животное, но царевне из Македонской династии не к лицу обращать внимание на такие мелочи.

Простояв полдня в духоте, да еще в тяжеленных одеждах, Мария едва держалась на ногах.

– К этому платью надо заказать высокую серебряную диадему, украшенную жемчугом, – задумчиво проговорила Зоя. – Жемчуг хорошо сочетается с черной парчой. Понадобится также ожерелье из мелкого жемчуга. Надо закрыть твою шею, а то уж больно она стала худа в последнее время. Руки тоже надо прикрыть. Наденем побольше браслетов, тогда калиф, может, не заметит, до чего ты тоща, настоящий скелет. Стой спокойно, когда я с тобой говорю. Я не желаю тратить деньги на тощую уродину, которая к тому же и слова не может выслушать без того, чтобы не топтаться на месте и не качаться из стороны в сторону. Подними голову. Да, лицо у тебя тоже худо до безобразия. Надо будет положить на щеки немного румян, ресницы подчернить, веки подвести синим. Может, тогда ты будешь выглядеть не так жалко. Ужасно не хотелось бы, чтобы калиф увидел тебя такой, какая ты сейчас. Он решил бы, что мы сыграли с ним злую шутку, прислав такое пугало.

Императрица помолчала немного, потом сказала:

– Не знаю, о чем только думала Феодора, посылая тебя в каменоломню. Руки у тебя совершенно испорчены. Теперь ты больше похожа на нищенку, чем на знатную даму. Она могла бы приказать бить тебя кнутом, разве нет? По-моему, это было бы более подходящее наказание. А ты как думаешь? Изволь отвечать, когда тебя спрашивают. Не думаешь ли ты, что битье кнутом больше соответствовало бы твоему положению? Экзекуцию мог бы провести какой-нибудь чиновник высокого ранга. Было бы совершенно необязательно поручать это простому палачу с Ипподрома. Ты согласна, Мария? Отвечай!

Мария вдруг упала на колени, закрыв лицо руками, и зарыдала.

– Ах, тетя Зоя! Я так несчастна!

Императрица взмахом веера приказала портнихам удалиться.

– Бедная дурнушка! – проговорила она, и в голосе ее звучали и насмешка, и нежность одновременно. – Немного же в тебе осталось гордости твоих предков, древних греков. Глядя на тебя, никто не подумает, что ты того же корня, что Александр Македонский.

– Сейчас же подымайся, – продолжала она посуровевшим голосом. – Нечего валяться по полу, мять новое парчовое платье. Ты должна хотя бы постараться научиться вести себя с достоинством, переносить страдания молча, как все мы.

Мария медленно поднялась.

– Ты не страдаешь, тетя. Ты только заставляешь страдать других.

С минуту императрица молчала, вперив в нее злобный взор, потом повела своими огрузневшими плечами и проговорила:

– Что ты знаешь о страданиях, жалкое существо? Ты вбила себе в голову, что страдаешь лишь от того, что мы отослали прочь любезного твоему сердцу варяга. С этим тебе лучше смириться, потому что ты никогда больше не увидишь Харальда сына Сигурда. Думаю, он не вернется живым с Сицилии. А если и вернется, то к тому времени ты будешь далеко за морем. И не надо плакать. Я этого не выношу. Ты и так дурна, а когда льешь слезы, так просто безобразна.