Мечты прекрасных дам
Шрифт:
– Но этот американец никогда не грабил и не обворовывал нашу деревню!
– Может быть, и нет, но если он друг пирата сегодня, то завтра он может стать нашим врагом, малыш. К тому же, оказывается, он имеет знакомых среди этих проклятых европейцев, тех, кто заполнил нашу страну опиумом, несмотря на приказы императора.
– Но если ты примешься за европейцев, этому конца не будет, – горячо возразил Янг. – Говорю тебе, оставь это, моя Золотая Сестра. Давай вернемся в Фу Тан.
– Только когда закончим наше дело, никак не раньше, – ответила Анна. – Интересно, кто эта девушка с темными волосами?
– Какое она имеет отношение к нам?
– Если она дружит с Эли Боггзом, то она имеет к нам прямое отношение, ты сам в этом скоро убедишься, – сказала Анна.
Тогда Янг разрыдался, ибо он уже устал от убийств.
– Пойдем, – сказала сестра.
– Куда мы идем? – спросил Янг.
– В деревню Стэнли, – последовал ответ, – и в ту гавань, в которой пират Чу Апу получает доход от завода, на котором делают порох.
– Ты и об этом знаешь? – На мальчишечьем лице Янга выделялись большие глаза.
– Я знаю все, – ответила она, и глаза ее, когда она взглянула на небо, были точно два лучика: они светились в темноте, как глаза зверя.
12
«Английский особняк», расположенный на уровне четырехсот футов на верху роскошного Гонконгского холма, был одним из самых приметных домов столицы.
Построенные в мавританском стиле изогнутые фронтоны особняка соперничали роскошью с домом управляющего Восточным банком; его сады, за которыми ухаживали садовники, специально привезенные из Севильи, считались самыми чудесными на острове. Добраться до дворца, построенного на доходы от опиумной войны, можно было на паланкинах, которые несла четверка кули; примерно с дюжину их, да еще и кули со стороны, постоянно были в распоряжении гостей особняка. Вокруг простиралась обширная панорама Душистой бухты, пурпурная цепь китайских гор.
Вот такой вид открылся глазам Милли, когда она прогуливалась по саду. С расположенных ярусами цветников она рвала цветы на отцову могилу. Мами Малумба, обожаемая домоправительница, которая помнила, как Милли появилась на свет, выйдя на белоснежную веранду, с грустью наблюдала за своей воспитанницей.
– Ты идешь пить кофе, мой цветочек?
– Да, – откликнулась Милли. С огромной охапкой цветов она направилась по газону к веранде.
– Ты все такая же милашка, какой была в три годика. – Мами забрала цветы из рук Милли. – Твой папа будет и там в восторге от цветов из его собственного сада. Ты грустишь, деточка?
– Да, конечно.
– Да, у тебя больше нет твоего папочки, но помни: я всегда буду рядом с тобой. Я полюбила тебя с первого же дня, как только ты родилась.
– Давно же это было, – заметила Милли. Служанка проводила Милли в обширную гостиную, напоминающую разбойничью сокровищницу, столько там было редких украшений и богато расписанной утвари. Потолки были украшены фресками на древние китайские сюжеты; на стенах красовались бесценные гобелены; полы застланы тиенстинскими коврами. Повсюду было золото и слоновая кость. В клубе Гонконга поговаривали, что коллекция китайского искусства сэра Артура Смита могла соперничать с любой коллекцией, существовавшей в Поднебесной Империи со времен монгольского нашествия.
– Ты сейчас сразу па кладбище, сладкая моя? – спросила Мами.
– После кофе.
Танг, слуга номер один в доме, одетый в белое с ног до головы, грациозно прислуживал ей, низко склонив прилизанную черную голову, блестящую от помады. Почему-то Милли не доверяла ему.
– Я иду с вами, мисси? – ответил он, уставившись на нее своими миндалевидными глазами.
– Нет, мне бы хотелось побыть одной.
– Возьми его с собой, деточка, – вмешалась Мами. – Разве можно сейчас выходить без сопровождающего? Даже мне чего-нибудь кричат вслед, а мне ведь уже за сорок. Ты еще не знаешь острова. Чего тут только не творится.
– О Мами, я уже не ребенок!
– Нет, ребенок. Для меня ты все такая же сладенькая малышка, и так будет всегда. Этот чертов пират уже похитил тебя однажды и опять может это сделать. Я ему ни на грош не доверяю, этому Эли Боггзу.
– Но ведь именно он привез меня обратно, ты хоть это помнишь?
– Да, но именно он и выкуп забрал.
– Давай не будем начинать все сначала!
– Можешь говорить, что тебе угодно, но у меня есть доказательства. На пятьдесят тысяч долларов этот злодей облегчил кошелек твоего отца и этим окончательно свел его в могилу!
– Ты сама видела, как он платил?
– Что видела?
– Тот самый выкуп, о котором ты постоянно твердишь.
– А мне и не надо было ничего видеть, потому что твой папа мне сам все рассказал. «Мами, – говорит, а сам почти умирает, – запомни, что Эли Боггз выкрал мою девочку и требует выкупа. Пятьдесят тысяч! Может, он думает, что они растут на деревьях? Сначала он топит «Монголию», губит капитана О'Тула со всей командой, а потом забирает мою дочь на свою старую, грязную посудину. Чтобы доказать, что она у него, он посылает мне ее серьги вместе с запиской, в которой сообщает, что если я не заплачу выкуп, то в следующий раз он пришлет ее уши. Что же мне делать?» «Думаю, что придется платить, – сказала я, – а то в следующий раз он пришлет ее пальчики».
– Так ты говоришь, что он выплатил?
– Он велел своему партнеру, мистеру Уэддерберну, перевести их в банк в Суматре – все до последней монетки. Вот видишь, как сильно твой папочка любил тебя. Хотя, расставшись с такими деньгами, он уже больше и не оправился.
– Вот в это действительно мне легко поверить.
– Да ты для него была всем, помни об этом. Ради тебя он сделал бы все, что угодно.
– Конечно-конечно.
Милли поднялась, забирая цветы. Ей горько было думать, что Эли так себя повел, а ведь клялся, что ничего не брал…
– Прошу тебя, Мами, не говори ты мне больше об этих выкупах и пиратах. Мне это все до смерти надоело. И, Бога ради, перестань называть меня «сладенькой».
– Ну ладно, ладно. Только не расстраивайся так, сладенькая моя, – сказала Мами.
В своей комнате Милли, как положено, переоделась в черное кружевное траурное платье. Взяв маленький черный зонтик для защиты от солнца, она отправилась в одном из домашних паланкинов, избежав при этом Танга, назначенного ей Мами в защитники. Под яростным утренним солнцем ее несли к англиканскому кладбищу: и ничто не нарушало тишины, кроме мягких шагов четверых кули.