Мечты
Шрифт:
И почтеннйшая публика читала только то, что писалось критиками, и не брала раскритикованныхъ книгъ. Писатели волей-неволей перестали марать бумагу и занялись воздлываніемъ картофеля, но и картофель у нихъ выходилъ такимъ плохимъ, что никто не хотлъ покупать его, и вс совтовали имъ лучше опять взяться за перо, чмъ зря портить огороды. Но, убоясь критиковъ, злополучные неудачники этимъ совтомъ не воспользовались и принялись за какое-то новое дло.
Были въ начал въ этой стран и живописцы, писавшіе картины. Пришли критики, стали разсматривать эти картины сквозь свои бинокли
— Ни одного оригинальнаго штриха и вообще ничего своего, ничего новаго: т же старыя краски, т же старыя перспективы и формы, т же старые виды, пейзажи, моря, облака и люди. И охота этимъ бднякамъ тратить столько времени, силъ и труда надъ воспроизведеніемъ такого старья, когда они съ гораздо большею пользою могли бы красить дома, крыши и заборы!
Какъ видите, ничто такъ сильно не тревожитъ критиковъ, какъ мысль о томъ, что художникъ «зря» тратитъ свои силы и время, — главное — время.
— Господи! — восклицаетъ про себя критикъ, читая написанную кмъ-нибудь книгу или картину, — подумать только, что за все то время, которое потрачено этимъ человкомъ совершенно зря на такую белиберду, онъ могъ бы перечистить, по крайней мр, пятнадцать тысячъ паръ сапогъ или перетаскать на стройку пятнадцать тысячъ кирпичей. Вотъ какъ непроизводительно тратится людьми драгоцнное время!
Одного только критику никогда не приходитъ въ голову, а именно, что раскритиковываемый имъ писатель или художникъ скоре сталъ бы плевать въ потолокъ, чмъ чистить сапоги или таскать кирпичи.
Помню, какъ я, будучи еще мальчикомъ, сижу, бывало, о смирнехонько за книгою подъ заманчивымъ заглавіемъ «Логовище морского разбойника», и вдругъ кто-то изъ старшихъ, заглянувъ черезъ мое плечо въ книгу, говоритъ:
— Ну, зачмъ ты зря тратишь время надъ такой ерундой. Шелъ бы лучше длать что-нибудь полезное.
И отниметъ у меня книгу.
Я иду длать что-нибудь «полезное» и часа черезъ два-три возвращаюсь въ такомъ вид, точно сбжалъ съ поля сраженія. За этотъ промежутокъ времени я облазилъ вс сосдніе заборы и крыши, пока, наконецъ, самъ не зная какъ, не очутился на стеклянной крыш оранжереи мистера Бетса; проломилъ тамъ одно изъ стеколъ и свалился внизъ прямо на группу огромныхъ колючихъ кактусовъ, въ которыхъ весь исцарапался въ кровь и разодралъ всю одежду; кром того, получилъ хорошую порцію шлепанцевъ отъ самого мистера Бретса за причиненный ему убытокъ и безпорядокъ. Не лучше ли было бы оставить меня съ моимъ «пиратомъ»?
Выслушавъ убійственное сужденіе критиковъ о своихъ картинахъ, вс живописцы страны моего соннаго виднія забросили краски, кисти и палитру, пріобрли тачки и стали возить въ нихъ кирпичи на стройки.
Какъ видите, страна, въ которую я перенесся во сн, рзко отличалась отъ нашего реальнаго міра, гд все такъ обыденно и пошло и гд люди очень мало обращаютъ вниманія на болтовню господъ критиковъ; въ той же стран критиковъ брали всерьезъ и съ добросовстной точностью руководствовались ихъ мнніями и указаніями.
Съ появившимися было въ той стран поэтами и скульпторами расправа со стороны критиковъ была еще короче. Имъ прямо высказали то мудрое мнніе, что разъ существуетъ Геморъ, то никто никакихъ
Не помню, чмъ критики посовтовали заняться поэтамъ и скульпторамъ; но, если я не ошибаюсь, эти люди оказались совершенно-неспособными даже чистить сапоги и таскать кирпичъ.
Немножко дольше продержались въ этой стран музыканты, но и отъ нихъ публика въ конц-концовъ отвернулась, слыша все одни и т же язвительныя замчанія критиковъ насчетъ того, что разъ эти скрипачи, піанисты и флейтисты не въ состояніи придумать ни одной новой ноты и умютъ воспроизводить только новыя сочетанія старыхъ, то имъ лучше мести улицы, чмъ зря тратить драгоцнное время на никому не нужныя потуги ихъ бездарности.
Одинъ изъ тамошнихъ людей былъ настолько безуменъ, что написалъ театральную пьесу, результатомъ чего явилась его преждевременная смерть, судя по тому, что когда я освдомился о постигшей его судьб, меня повели на кладбище и молча указали на могилу съ его именемъ.
Потомъ когда не осталось больше смльчаковъ которыхъ можно было бы критиковать за ихъ артистическіе порывы, публика пожалла своихъ критиковъ, лишенныхъ возможности продолжать ихъ полезную дятельность, и многіе изъ нея стали говорить:
— Не попросить ли намъ нашихъ мудрыхъ критиковъ покритиковать теперь насъ самихъ? Наврное, это принесетъ намъ большую пользу. Вдь заставили же они всхъ тхъ прежнихъ втрогоновъ взяться за дло, a не тратить зря дорогое время. Пусть поучатъ теперь они и насъ уму-разуму.
Когда критики узнали о желаніи публики самой воспользоваться уроками ихъ мудрости, то, разумется, съ большою охотою принялись за дло переустройства не только всего общества, но и самого міра. И нужно отдать справедливость господамъ критикамъ: народъ они не лнивый; готовы критиковать восемнадцать часовъ въ сутки, лишь бы было что. Впрочемъ, они не прочь и придумать поводъ къ критик. Я увренъ, что они и въ загробномъ мір раскритикуютъ все въ пухъ и прахъ, и старику Плутону не мало будетъ возни съ ними.
Получивъ полную свободу въ стран моего соннаго виднія, критики развернули свой талантъ уже, какъ говорится вовсю. Когда кто-нибудь выстроитъ себ домъ, или y кого-нибудь курица снесетъ яйцо, сейчасъ же бжали къ критику и спрашивали его мннія насчетъ дома и яйца. Обозрвъ съ важнымъ видомъ данный предметъ, критикъ пренебрежительно цдилъ сквозь зубы, что y современныхъ строителей нтъ ни малйшей оригинальности, и что вс ихъ произведенія являются лишь повтореніями старыхъ образцовъ: фундаменты длаютъ попрежнему внизу, a крыши — наверху; двери и окна также не отличаются новизною ни по мсту своего нахожденія ни по цли своего устройства, — словомъ, ни на грошъ оригинальности. Яйца онъ, критикъ, разумется тоже не могъ похвалить, и высказывалъ изумленіе по поводу того, что куры въ теченіе тысячелтій своего существованія на земл все еще не могли додуматься придавать своимъ яйцамъ новыя формы и окраски и, вмст съ тмъ, хотя нсколько, поразнообразить содержимое яицъ.