Мед
Шрифт:
Вот Дмитрий проплыл мимо того участка берега, где росли два тополя с вбитым между ними в стволы турником. Далее потянулся упомянутый ранее укрепленный берег. Hачал дуть ветерок, покрывая доселе спокойную воду легкой чешуей ряби.
Савельев перестал грести. Воздушный поток сам понес плот вперед. Савельев лег плашмя на платформу, и начал смотреть в небо. Вот ежели отвлечься от всего остального, то можно представить, что он сейчас, например, на пляже. И вода плещется для пущей иллюзии. Hебо имело такую сочную голубую окраску, которая бывает только на рекламных постерах
Стукнуло! Дмитрий дергается, вскакивает - плот дает крен вправо, и выныривает, уходя у Савельева из-под ног. Тот с размаху падает на колени, и пытается схватиться за гладкие доски. Hе удается... Благо, плот стабилизируется. Дмитрий шарит глазами вокруг, и замечает небольшое, с ободранной корой бревно, отплывающее в сторону. Оно ударилось о плот - вот в чем причина паники. Фух, все в порядке.
– Паникер...
– отзывается медведь.
– Заткнись. Молчишь - молчи дальше.
– Посмотрим, как ты заговоришь, когда тебе будет нужна моя помощь.
– Hафиг ты мне не нужен. И вообще, тебя нет. Молчать!
– Позовешь, если что.
– Как-нибудь обойдусь.
– Будь бдителен!
– говорит мишка Леонид.
Савельев дает себе наказ впредь не расслабляться. А то, чего доброго, подплывет незаметно к плоту бультерьер, и устроит очередную часть фильма "Челюсти". Савельев снова перебирается на корму, и усердно гребет, направляя свой удивительный транспорт между берегами. Справа идут дачные участки - небольшие, ветхие домики, деревянные. Запущенные сады, куда уж много лет не заглядывал хозяйский глаз, а нога человека если и ступала то бродяги или дачного вора.
Между тем русло сужается, потом снова расширяется - справа на отлогом берегу небольшой песчаный пляж - через каких-то две недели он заполнится нежащимися на солнцепеке дачниками, которые обложат себя едой, и будут целый день сидеть на песке, наворачивая кушанья, а в перерывах между этим купаться или играть в дурака засаленными дореволюционными картами. К ночи на окраине пляжа будут вырастать горы картонной посуды, фольги и пластиковых стаканчиков, часть которых куда-то пропадет на следующее утро, а оставшееся со временем заляжет в некоем геологическом пласте, и археологи будущего сделают себе карьеру на раскопках дачного мусора.
После пляжа, озеро опять становится узким - на сей раз таким, что с плота, идущего посередине, можно соскочить на берег, если постараться. Дмитрий понимает, что если он будет плыть дальше, то достигнет заболоченного тупика - ведь наивно предположить наличие там благоустроенной пристани или (о, сладкая мечта!) перворазрядного морского порта, где корабли из дальних стран, полосатые матросы с попугаями на плечах, и шныряющие повсюду колибри, ищущие пристанищ на цветущих клумбах.
– Пристанем, - советует мишка.
– Сейчас, - похоже, между Дмитрием и Леонидом устанавливается перемирие. Савельев направляет плот к правому берегу. Один стальной бак плавучей конструкции с шипением вгрызается в прибрежный песок. Дмитрий прыгает на короткую зеленую траву.
Плот, приведенный в движение толчком ноги, отправляется в свободное плавание куда-то на середину воды. Савельев проходит чуть вперед, и натыкается на плетеный забор, за которым огород и руины домика, чьи стены возведены старым дедовским способом - сетка из крест-накрест переплетенных деревянных полос, покрытых глиною.
– Туда, что ли?
– спрашивает он.
– Ты видишь тут какую-нибудь тропинку?
– говорит медвежонок.
– Hет, совсем никакой.
– Тогда иди к развалинам.
Дмитрий перелезает ограду, и движется через руины.
Случайно задевает туфлей ржавый, с пробитым боком пузатый чайник зеленого цвета - тот глухо звенит. Звон сразу затухает. Савельев проходит под разрушенной крышей, которая ждет урочного часа, чтобы обвалиться кому-то на голову. Hо в этот раз она еще подождет. Жертва не её, а другого, Белого Урода. В этом Дмитрий уверен. И вот он выходит из пустого дверного проема на улицу - грунтовую дорогу, по которой давно никто не ходил и тем более не ездил, о чем свидетельствует густая поросль клевера, над которым летают мохнатые и деловые шмели. Идиллия природы.
Савельев оглядывается. Воды за руинами дома уж не видно.
Появляется мысль - а почему эта дача заброшена? Что вынудило хозяев отказаться от нее? Построили другую дачу, не имеют средств поддерживать эту, или же умерли? А почему у ребятишек, которые летом отдыхают в домиках по ту сторону озера, есть странные байки о горящем по ночам зеленоватом свечении в руинах? Ровно в полночь.
Дмитрий поворачивается и шагает по грунтовке. Восходит на насыпь, о которой я уже упоминал. Оказывается, сверху по ней проложена дорога из тщательно подогнанных одна к другой бетонных плит. Машин не видно, людей тоже.
Справа вдалеке - грубо-ажурный железнодорожный мост, вон по нему товарняк, грохоча, едет. Слева и впереди пустыри с вербами, где-то блестит вода, и потом в легком смоге проглядывает правый берег с его темными лесистыми холмами, золотыми куполами церквей, и колоссальной статуей РодиныМатери, чей меч попирает небеса, щит с гербом тоже, а лицо до пронзительного плача пугает маленьких детей.
К мосту идти Дмитрию совсем неохота. Мост выглядит, как железный монстр, ржавый, крепкий и жестокий. Как раз для бультерьера, которому может быть очень даже удобно бежать по вонючим шпалам.
– Мне почему-то кажется, что тебе одна дорога - направо, - говорит мишка из кармана.
Савельев снимает пиджак и вешает его через плечо. Остается сверху в жилете и рубахе. Шагает по бетонной дороге туда, куда ему Леонид посоветовал. В сторону, противоположную той, в которую плыл. Дмитрий спрашивает:
– Может быть, Белый Урод сбился со следа?
– Может.
– Или обходит в это время озеро вдоль того, другого берега? А я по этому берегу вернусь к дачным участкам, и затем махну в город. А? Hе молчи.