Медея
Шрифт:
Ксин долго бродил по двору, словно не решаясь войти внутрь. Хотел видно наткнуться на кого из братьев и спросить совета, как быть? Нужно рассказывать о Церусе остальным, или тихо отнести корзинку к дверям его башни? Ведь и правда, что такого?
А спросить хотелось сильно и так, чтоб не у всех на виду. Не сразу, а тихонько, на едине. Чтоб не осмеяли всей стаей, как пустобреха.
Никого не встретил. В выходной братья не торопились на прогулку. Отсыпались видно или ели. Это только они с Цером, глупцы, вскочили ни свет, ни зоря. Порыбачили… Все
Желудок заурчал напомнив, что он не завтракал, а ведь солнце уже высоко. Пока думал, бродил, время подошло к обеду. Хочешь, нет, а зайти надо.
Братья всей стаей сидели за длинным столом и неспешно разговаривая, обедали.
В большой просторной комнате было довольно темно. Витиеватые окна, заросшие пылью, за зиму никто так и не удосужился отмыть. Альфа не заставлял, а сами… Инициатива наказуема, да и зачем? И так хорошо. Меньше видно паутину, густо завянувшую богатые лепные узоры на стенах и потолке.
А мебель, добротную, дубовую, оставшуюся от прежних хозяев, отмыли. Тут по первой её конечно не было. В кухне стояли только узкие разделочные столы и пара лавок. Это уже они сами натащили сюда разного скарба. И стол этот здоровенные. Перенесли из главного зала. Огромного. Такой зимой не протопишь, да и много ли надо для двадцати харь? А тут хорошо получилось, столик, стулья.
Сейчас бывшая кухня по виду своему и запаху больше походила на казарму. Настоящее волчье логово. Ну то, которое не тронула рука самки. Мужская берлога. Двуликие не особо заморачивались на мелкие детали, пыль и уют. Они занимались делами более насущными, потому везде, где захватывал взгляд, валялись кучи вещей, обувь одежда, лошадиная упряжь. У стен постели. Хотя несведущий в таких делах обыватель, принял бы их за обычные свертки шкур. По сути, они тем и были, шкуры, сшитые в полотна. Чтоб можно и постелить, и укрыться. В мехах у двуликих были разные предпочтения, одни спали на медвежьем, другие на лисьем. У Сфелера из рысьих шкур, а Марион тот вообще как-то заморочился и заказал себе покрывало из белок. Дорого обошлось…
На столе, который поменьше и сдвинут к очагу, нестройные горы посуды, кружек и кубков. Десятки ложек и ножей, разномастных по ценности и возрасту, ссыпаны в большую кастрюлю. Тут же вертела с остатками пригоревшего мяса.
Только оружию в этой комнате уделили особое внимание, развесили по стенам в относительном порядке. Но гвозди вбивали без уважения к декору. Думали только об удобстве.
Возле очага деловито копошился Дюморт, дежуривший на кухне. Что-то намывает в казане, наполненном мыльной водой, и тихонько мурлычет себе под нос песенку.
Бесшумно сгрузив свою поклажу и у двери, Ксин медленно, бочком, двинулся к кашевару. Может удастся пошептаться с ним?
– Эй, дружище, а ты что тут делаешь? – увидев его, воскликнул Дюморт. – Ты ведь с Цером пошел на рыбалку. Я думал вы на весь день отчалили. Раньше вечерней зорьки не покажетесь.
Оборотень выпрямился и обтер руки о смешной фартук. Бабский. Ярко-желтый с вышитыми ромашками и уже изрядно засаленный. Это Тум прикупил и теперь каждому дежурному кашевару обязывалось всю смену носить эту штуковину и откликаться на слово «стряпуха». Суровый мужской юмор.
– Тут такое дело… – Ксенит откашлялся и смелее шагнул к побратиму. —Мне бы пообедать.
Несколько косматых голов повернулись в его сторону. Без особого любопытства, просто подмечая что явился.
– Конечно поешь, – Дюморт выхватил из стопки тарелок верхнюю и принялся насыпать в нее густой кулеш. – А Цер? Вернулся? Или остался на речке? – оборотень посмотрел на дверь, в окно. Потом оценивающе уставился в быстро пустеющий котелок, прикидывая хватит ли всем еды? На двух рыбаков, расчета не было.
– Цер… он… – Ксин взял ложку и тарелку из рук брата. Задумался. С чего начать свой рассказ? – Мы с Цером шли по лесу, к реке, – Ксинит решил изложить произошедшее в хронологическом порядке. Чтоб информация о событии и тревожившее его беспокойство, лучше прочувствовалось братьями. – Солнышко светит, птички поют…
Ксин стал у очага. Говоря, он поглядывал на жующих братьев и помешивал в тарелке остывающий кулеш. Дюморт оперся о стол и безмятежно улыбаясь протирал отмытые тарелки. Внимательно слушал, кивал. Здоровенный и такой несуразный в этом фартуке.
– Тут Церус вспомнил про малину. Ох, говорит, малину страсть люблю… Шасть в сторону…и как будто взбесился! Сразу побежал… И в боевом лике. Видно, учуял сладкую малютку, что паслась на полянке в лесу. Я то что… у меня нюх раза в два слабее егошнего. И схватил ее!
Оборотни поворачивали головы, с интересом прислушались к тихому рассказу Ксина, не понимая, о чем он толкует.
– Она так кричала… – Ксин горько вздохнул, скривился. – А-а-а-а-а! – Тоненько протянул он, изображая крик девушки.
Оборотни за столом разом перестали жевать и разговаривать. У многих брови поднялись от удивления. Видя такой всеобщий интерес и ни одной насмешки, Ксенит решил добавить в свой рассказ перца.
– Мне было так жаль крошку, так жаль… и я сказал Церусу: отпусти пискуна! Пожалей. Дома её, наверняка, ждут мама… и папа. – Ксинит покачал головой давая понять, что его попытки уладить все миром, остались безрезультатными.
Вздохнув еще горестней Ксин поскреб подбородок. Думал, что добавить. Кашлянул, напустил на себя суровый вид и грубым басом заорал:
– Моя!!! – Церус получился довольно похоже.
Оборотни дружно охнули. В зале воцарилась гробовая тишина. Только звонко тренькнула о каменный пол ложка, оброненная кем-то из ошарашенных братьев.
– Малец, ты уверен, что слово то самое? – Дюморт ни в коем случае не хотел обидеть парнишку своим неверием, только нарисованная Ксинитом картинка была очень уж невероятной.
– Конечно уверен, – живо закивал Ксин. – Он так четко орал его мне в лицо! А ведь сам был в боевой стати. Я чуть не обделался, когда глянул на его клыки. Думал всё… сдерет с меня шкуру, за свою пискуху.