Медичи
Шрифт:
Она сложила руки и тихо заплакала, склонив голову на грудь.
Глава 18
Рана Лоренцо быстро заживала, и опасения, что кинжал был отравлен, к счастью, не подтвердились. Не щадя себя, он напрягал все силы для организации противодействия опасностям, грозившим, несмотря на временную победу над заговором, ему и республике, а опасности эти были весьма значительны. Озлобление и ярость народа все продолжались. По ходатайству Лоренцо Жакопо Пацци скромно похоронили в фамильном склепе в церкви Санта-Кроче, но народ шумно требовал, чтобы преступник был зарыт в неосвященной земле, за городской стеной. Но и там не было покоя когда-то высоко стоявшему главе дома Пацци. Озверелая толпа вырыла его
Из Рима пришло известие, что папа Сикст был страшно разгневан убийством пизанского архиепископа и арестом кардинала. Он уже объявил приказ посадить под арест флорентийского посланника Донато Аччауоли. И отказался от своего намерения только после решительного заявления посланников Милана и Венеции, что это будет признано нарушением международного права, и они потребуют, чтобы арестовали и их, если эта мера будет применена к Аччауоли. Тогда вместо этого всех служащих банка Медичи и всех проживающих в Риме флорентийских купцов заключили в крепость святого Ангела, а кассы опечатали.
Граф Джироламо Риарио приехал в Рим и всеми силами старался возбудить гнев папы, но при этом продолжал лицемерную игру и послал верного гонца к Лоренцо, предлагая свое посредничество для примирения. Одновременно с этим в Имоле, куда вернулась графиня Риарио, продолжали набирать наемников, расширяли и усиливали укрепления. На союзников Флоренции, по-видимому, надежда была плохая. Посланники Милана и Венеции выразили, правда, высшему совету негодование по поводу преступных действий заговорщиков и принесли поздравления Лоренцо, спасшемуся от опасности, но они настоятельно советовали при этом выполнить законные требования папы и избегать всего, что могло бы вызвать непоправимый разрыв и повести к междоусобной войне.
Синьория оказалась непримиримее Лоренцо, который видел своим проницательным умом все возраставшую опасность и не хотел резко отклонять предложения о соглашении, чтобы напрасно не раздражать противников.
Был опубликован декрет с жестоким приговором над домом Пацци. Фамилия и герб должны были исчезнуть окончательно, и всякий произносивший это имя подвергался наказанию. Имения их были конфискованы. Каждый, кто породнился бы с членами этого дома, навсегда лишался права занимать общественные должности. Все участвовавшие в заговоре и спасшиеся бегством были изображены на портретах в натуральную величину, а портреты повешены вниз головой на башне дворца синьории; Лоренцо удалось спасти своего зятя Гульельмо, отправив его ночью в отдаленное имение. По распоряжению синьории знаменитым тогда Орсини Бенитенди были изготовлены восковые фигуры Лоренцо в натуральную величину и поставлены в церквах Санта-Аниунчиа, Мадонна-дельи-Анжели-де-Ассизи и в монастырской церкви Сан-Галло. На восковой фигуре, стоявшей в церкви Сан-Галло, был надет костюм, в котором был Лоренцо, когда получил рану кинжалом.
Лоренцо проявлял неутомимую деятельность. Он сейчас же распорядился о доставке провианта во Флоренцию, чтобы в случае нужды выдержать осаду. У ворот была поставлена усиленная стража, все свободные воинские отряды были стянуты в город, и одновременно были посланы вербовщики в Ломбардию, чтобы набирать солдат за высокое вознаграждение; посланникам при всех дворах было поручено во что бы то ни стало искать союзников, а Милан и Венецию сохранить в качестве прежних союзников и стараться побудить их к деятельной помощи. В этих серьезных делах Козимо должен был принимать участие. Лоренцо делал все зависящее от него, чтобы не исключать возможности примирения и держать в своих руках ведущие к этому пути. Он написал графу Джироламо письмо, выражая сожаление по поводу казни Монтесекко, и сообщил о своей неудавшейся попытке спасти его жизнь. Кроме того, он изъявил неаполитанскому посланнику Марино Томачелли согласие принять предложенное королем Ферранте посредничество для примирения. Таким образом он выигрывал время для военных приготовлений, чтобы во всеоружии начать войну, если она все-таки окажется неизбежной.
Тело Джулиано было поставлено в главном зале дворца Медичи. Все стены были затянуты черным сукном, масса свечей горела в высоких канделябрах, священники читали молитвы, а молодые люди лучших фамилий в траурных одеждах дежурили у усыпанного цветами гроба, в котором лежал усопший.
Вечером накануне торжественного погребения Лоренцо вернулся домой после долгого совещания в синьории и прошел в зал поклониться телу брата. Потом он поручил Козимо, по обыкновению сопровождавшему его, привести приглашенных им Антонио Сан-Галло и Сандро Боттичелли. Он с грустным видом пожал руки обоим и подвел их к катафалку.
— Я просил вас написать портрет моего брата, — обратился он к Боттичелли. — Он был еще жив тогда… теперь смерть безвременно отняла его у меня, но вы, благородный Сандро, знали его, и такой художник, как вы, сумеет оживить застывшие черты и придать мертвым глазам огонь и блеск жизни.
— Конечно, это возможно, светлейший Лоренцо, — отвечал Боттичелли, подходя к гробу и с грустью глядя на бледное лицо Джулиано.
— Так напишите мне картину, и я буду бесконечно вам благодарен. Еще просьба… Надо сохранить память об одной усопшей… Антонио сведет вас и к ее гробу. Вы не знали ее при жизни, но придайте ей всю прелесть, красящую ее. Обо всем вам расскажет Антонио, бывший ее другом.
— Приложу все старания и надеюсь, мне это удастся, — отвечал Боттичелли.
Лоренцо обнял художника и обратился к Антонио:
— Все ли вы устроили для скромного, но приличного погребения несчастной женщины на кладбище Сан-Донино?
— Все готово, — сказал Антонио. — Она там найдет покой после всех тревог ее рано окончившейся жизни.
— Благодарю вас, это последняя дружеская услуга, которую вы оказали моему брату. Так приступайте к делу, дорогой учитель, и победите смерть своим искусством!
Он еще раз преклонил колени перед гробом и молча удалился, а Сандро Боттичелли взял бумагу, чтобы сделать набросок.
Придя в свой кабинет, Лоренцо положил руку на плечо Козимо и с грустной лаской посмотрел на него.
— Я должен сообщить тебе печальное известие, мой бедный Козимо. Я не говорил этого раньше, чтобы не лишать тебя бодрости, в которой мы все нуждаемся в эти тяжелые дни. Страшный удар, обрушившийся на нас, у всех отнял дорогие надежды. Мои надежды похоронены вместе с Джулиано, а тебе придется забыть радостное прошлое, чтобы с ясным взглядом и с твердым мужеством помогать мне и исполнять свой долг перед родиной. Лукавый Маляспини, — продолжал он, а Козимо с замиранием сердца слушал его, — написал мне высокомерное письмо о том, что он теперь не может допустить брака своей дочери с моим племянником, так как я вызвал справедливое, по его словам, негодование его святейшества убийством архиепископа и арестом кардинала, а он слишком преданный слуга церкви и ее священного главы, чтобы породниться с домом, враждебным римскому двору. Я этого ожидал, конечно, после его постыдного бегства, но мне трудно сдержать негодование за его вероломство, заслуживающее только презрение. Негодяй называет убийством казнь архиепископа, к которой не я его присудил. Как тогда называть удары, под которыми пал Джулиано и я должен был погибнуть? Пусть он идет туда, где, как ему кажется, светит солнце, моя же звезда еще не закатилась, а возмездие не минует его.
— Прости, дядя, — со спокойной сдержанностью сказал Козимо, — но я не хочу призывать возмездие на отца моей Джованны. Он очень виноват, но не все так сильны духом и возвышенны, как ты. Тучи собираются и опять расходятся. Я верю в справедливость, пусть у нас будет гроза, а потом твоя звезда опять ярко засияет. Я буду мужественно бороться и твердо верить в любовь и верность.
— Верить в любовь и верность? — с горькой усмешкой повторил Лоренцо. — Твое доверие будет плохо вознаграждено, так как любви и верности нет в доме Маляспини.