Медиум
Шрифт:
— Нельзя все время жить по плану, — упрямо тряхнула головой брюнетка, — иногда можно и поддаться своей импульсивности!
— Нет, красавица, не можно. Импульс пройдет, а воспоминания останутся. И ты будешь жалеть, что позволила себе подобное легкомыслие, и я буду корить себя, что пошел у тебя на поводу и обошелся с тобой непорядочно. Я не хочу, чтоб ты считала, будто я тобой воспользовался и исчез за горизонтом…
— А ты собираешься исчезнуть?
— Сложно сказать. Ты сама убедилась, как со мной непросто, а зачастую даже
— Наверное, ты прав Сергей. Глядя на тебя, я упорно не могу воспринимать, сколько тебе на самом деле лет… — сейчас, подумал я, она воздаст должное моему богатому опыту и накопленной житейской мудрости… ага, как же. — Ты так по-старпёрски, — проказливо закончила она фразу, — как мой папа прям.
Затем она быстро прильнула ко мне, поцеловала в щеку и так же стремительно выскочила из машины, задержавшись лишь на секунду.
— Спасибо тебе еще раз, Сергей. И за вечер, и за честность.
Хлопнула дверью и исчезла за металлической дверью, пиликнув домофоном.
А я остался сидеть в машине, не отводя взгляд от подъезда, в котором скрылась девушка. Как-то тоскливо мне стало с ее уходом. Тоскливо и пусто. Права Алина, старею, наверное.
Встряхнувшись, я надавил на педаль газа. Хотел сделать свой день еще приятнее, аполучилась ерунда какая-то. Надо бы прокатиться по ночной Москве, ее виды всегда поднимали мне настроение.
***
Старый Далхан Мержоев был разозлен и взволнован одновременно. Сегодня ночью старший сын приполз домой, еле стоя на ногах. Сперва они с матерью подумали, что он пьяный, и отец уже собирался всыпать нерадивому отпрыску палок, хоть и нет для мужчины хуже унижения, если только он сам себя не унижает, допиваясь до такого состояния. В таком случае, это будет даже во благо.
Но когда включился свет — родители просто ахнули. Половина лица Аббаса представляла собой одну сплошную гематому, их сын потерял несколько зубов и вообще с трудом шевелил челюстью. Мать сразу разразилась слезами и причитаниями, отчего Далхану пришлось на нее прикрикнуть и отправить к себе в комнату. А сам повел сына на кухню.
Сперва старший не хотел ничего рассказывать, поведал только, что у него постоянно кружится голова и мутит. Похоже, сильное сотрясения, потому что глаза у Аббаса тоже были какие-то стеклянные. Однако подробностей сын упорно не выдавал.
— Аббас, посмотри на меня. Посмотри, кому сказал! — Мержоев был строгим отцом, и детей своих воспитывал в строгости, но в справедливости. И сейчас старший сын не осмелился его ослушаться, хотя давно уже не был ребенком, а взрослым двадцатилетним мужчиной. Когда отпрыск поднял на своего родителя слегка затуманенный взгляд, тот продолжил. — Там, — указал отец за стену, — твоя мать. Она рыдает, потому что волнуется за тебя и переживает. И она будет плакать, Аббас. Будет плакать, пока ты нам не расскажешь, что происходит
— Отец… — сын выглядел подавленным и печальным — мне стыдно рассказывать, ты разочаруешься в моем поступке.
— Аллах всемилостивый, Аббас! — Отец схватился за сердце. — Что ты натворил, сын?!
— Нет-нет! Ничего такого… просто… поклянись, что не расскажешь матери!
— Что?! Ты забываешься! Требовать клятву это…
— Пожалуйста! Я не хочу, чтобы она думала обо мне, как о плохом человеке!
— Тогда почему ты совершаешь такие поступки, по которым о тебе можно так думать? Разве мы этому тебя учили с матерью? Разве так воспитывали?!
— Я… я не знаю, отец… все не так просто…
Далхан еще какое-то время хмурился, неодобрительно посматривая на сына, но в итоге сдался. И как он мог поступить иначе, это ведь его родная кровь.
— Хорошо, я клянусь, что ни слова не скажу матери, но только при условии, что ты мне расскажешь все без утайки.
Парень вздохнул и начал нелегкий для него рассказ. Делиться своими поражениями всегда трудно, а уж если ты не чувствуешь за собой правды, то и того тяжелей.
— Сегодня мне позвонил начальник, и сказал, что один человек избил наших друзей, и его следует за это проучить…
— Начальник? — Отец сжал челюсти так, что аж хрустнули зубы. — Ты все еще работаешь на этого серба? Ты же сказал, что больше не станешь с ним иметь дел?!
— Так и было! Сначала… но он платит хорошие деньги, больше мне нигде столько не заработать, поэтому мы вернулись к нему.
— Он использует вас, как бандитов! Вы решаете его скользкие проблемы, рискуя не вернуться домой к родным! Я тебе уже говорил, что это кончится либо тюрьмой, либо, не допусти Аллах, сырой землей! В конце-концов, это недостойно мужчины, быть чьей-то пешкой!
Сын вскинулся, почти переходя на крик.
— Почему ты так говоришь?! Разве ты сам не воевал, так же будучи пешкой в чужих руках?!
В глазах Далхана вспыхнуло гневное пламя. Он с силой схватил сына за подбородок, не заботясь о том, что может причинить ему боль, и прорычал ему в лицо:
— Я воевал за свободу своего народа! А ради чего ты, мой сын, пошел на такое? Ради денег, как последняя блудница?!
Аббас дернулся от этих слов, как от пощечины. Он вывернулся из крепкой отцовской хватки и отвернулся к стене.
— Уясни для себя разницу между нами, сын. Я терпел над собой господина, помимо Аллаха, потому что так велел мне мой долг. Потому что в этом нуждался мой народ, а вместе с ним ты, твоя мать и твои братья. И мне не стыдно за это. Я буду смотреть в глаза предкам с гордостью. А тебе, Аббас, всего минуту назад было совестно поднять на меня взгляд.
Они помолчали некоторое время, пока сыновье благоразумие и уважение к родителю не взяло верх над его упрямством.
— Ты прав… — парень спрятал лицо в ладонях, — ты всегда прав, отец.