Медиум
Шрифт:
– А ты, Даша? Когда ты вернулась в корпус?
Она пожала острыми плечиками.
– Ну, мы погуляли со Светкой. Тут недалеко, по парку.
– На качелях катались?
– Вот еще. Это для малышни. У нас свои дела.
– Не помнишь, который был час?
– Девять с минутами.
– У тебя есть часы?
Даша чуть снисходительно протянула руку, согнутую в запястье, и продемонстрировали изящные золотые часики.
– Всамделишные! Я дама взрослая, без часов мне никак. У Светки тоже есть, ей на день рождения подарили, только попроще, конечно, подешевле. Она их
– Дарья! – ужаснулась Кларова-старшая.
– А что тут такого? Она даже, кажется, и не против. У неё сейчас каникулы, так она все равно репетирует. И сюда с флейтой приехала.
– И что, хорошо играет?
– Еще бы! Дядя Андрей – и тот приходил слушать.
– Брала бы пример, – как бы между прочим вставила Нина Васильевна.
Даша чуть заметно ухмыльнулась, затем вдруг стала серьезной.
– Светка вообще-то ничего. Не задается, как остальные. И поговорить с ней можно. Только тихая слишком. И прикид, как у малолетки: кофточка, юбочка. Коса толстая. Были б у меня такие волосищи – нипочем не стала бы косу заплетать. Сделала бы во-от такую прическу! – Загорелая ручка вытянулась вверх, показав высоту вожделенного парикмахерского чуда. Нина Васильевна на этот раз сдержалась.
– А играет она и правда здорово. Я тоже так, на верное, хотела бы… Если бы сразу и в музыкалку не ходить пять лет подряд.
– Света тоже отдыхает в санатории?
– Нет, она живет на том берегу.
– После прогулки вы вернулись вместе?
– Да, она к нам заходила. Только быстро ушла. – И Даша почему-то украдкой бросила взгляд на мать, а та вдруг покраснела. Интересно.
Туровский присел на корточки и посмотрел на девочку снизу вверх.
– Дашенька, подумай, пожалуйста, только хорошенько, не упусти ничего. Кого вы видели в коридоре? Может быть, медсестру, горничную или кого-нибудь из отдыхающих?
Она наморщила лоб.
– Я помню, кто-то сидел в холле. Только я лица не видела, он книгу читал. А это кто был, шпион? Они все лица закрывают.
– Вряд ли. А еще? Из соседних номеров никто не выходил?
– Нет. Пусто было. Погода хорошая, чего ж дома сидеть?
– Где сейчас Света? – Даша посмотрела в окно.
– Вон, на лавочке загорает. Све-етка! Слышишь? С тобой поговорить хотят. Мужчина!
Девочка на лавочке подняла голову, и Туровский подумал, что в юной Дарье, пренебрежительно назвав шей свою подругу тихоней, говорит чисто женская зависть: если Светлана и выглядела серым утенком, то современем утенок обещал вырасти в прелестного лебедя. Туровский спустился на улицу, подошел и сел рядом.
– Здравствуй. Меня зовут Сергей Павлович. Можно дядя Сережа.
Глаза у девочки были большие и умные.
– «Сергей Павлович» звучит лучше. А вообще вы очень похожи на комиссара Каттани из «Спрута»,
– Ну уж?
– Не внешне. Внутри. Они были вашими друзьями, да?
Он понял, что она говорит об убитых женщинах.
– Наверное, можно сказать и так. Ты видела их когда-нибудь?
– Нет. Я, кроме Даши, её мамы и дяди Андрея, здесь никого не знаю.
– Ты заходила к Даше сегодня утром?
– Она обещала дать игрушку. На время, конечно.
– Электронную, Микки-Маус с корзиной, – сообразил Туровский. – Ну и что? He дала?
– Нет. Дашка не жадная, вы не думайте. Наверно, Нина Васильевна была против. Все-таки игрушка дорогая.
– Ты расстроилась?
– Я не маленькая. Хотя… Если честно, немножко расстроилась. У меня такой никогда не было.
– Светик, давай вспомним, что было потом. Вот ты вышла от Даши и пошла по коридору. Раз ты говоришь, что расстроилась… ну, совсем чуть-чуть… значит, наверное, голову опустила? Смотрела в пол?
Она с интересом взглянула на следователя.
– Да, точно. Вы так говорите, будто сами там были и все видели!
Сергей Павлович вздохнул.
– Если бы! А теперь вспомни, пожалуйста, что ты заметила. Может быть, чьи-то ноги? Мужские, женские? Запах табака? У тебя папа курит?
– Курит трубку. Мама ругается, говорит; табачищем все провоняло.
– Ну так что? Курил кто-нибудь в коридоре?
– Нет… Дверь скрипнула! – вдруг обрадованно сказала она. – Я правда вспомнила! У меня за спиной, когда я проходила мимо холла.
– А в самом холле кто-нибудь сидел?
– Никого не было. Я ещё подумала, может, телевизор включить?
– Включила?
– Настроение пропало.
Туровский быстро подсчитал: в 9.30 Борис Анченко отнес женщинам завтрак, пробыл у них «минуты три от силы» (по его же словам), потом вернулся на свой наблюдательный пост. Света забежала к Кларовым в девять с минутами (по её словам), в 9.20 вышла от них, услышала за спиной скрип двери, вошка в пустой (ПУСТОЙ!) холл…
– А ты не знаешь, какая именно дверь скрипнула?
– Нет, конечно. Я же не вы.
– В каком смысле?
– Ну, это, наверное, только сыщик может сказать, какая дверь скрипнула у него за спиной.
Он невольно улыбнулся.
– Ты мне делаешь комплимент. А какой был скрип? Низкий, высокий? Громкий, тихий? Вспомни. Ты же музыкант.
Она думала долго, целую минуту. Потом с сожалением покачала головой.
– Наверно, я плохой музыкант. Занимаюсь мало.
– А тебе нравится?
– Нравится. Хотите, что-нибудь сыграю?
Туровский собирался было вежливо отказаться, времени мало, следы ещё не остыли, но неожиданно для себя кивнул.
Светлана вынула флейту из аккуратного замшевого чехольчика, приложила к губам.
Сначала Туровский просто следил за её движениями, как флейта мягко скользит вдоль губ, как одухотворенно было лицо у его новой знакомой (не может быть плохого музыканта, где есть такая одухотворенность; это нельзя воспитать или просто изобразить. Это – от природы, от Бога). А потом внешний мир вдруг пропал. Мягкая, немного грустная мелодия уносила куда-то, словно на крыльях.
И Туровскому показалось, что флейта плачет. Тихонько и жалобно, скорбя по тем, кто был нам бесконечно дорог, за кого мы отдали бы все на свете, и жизнь свою в том числе – не задумываясь, с радостью… Только поздно. А раньше… Раньше мы, глупые, этого не понимали…