Чтение онлайн

на главную

Жанры

Медленные челюсти демократии
Шрифт:

Вспоминая то время, надо вспомнить ощущение от тех людей, что поддерживали компартию — помните, как мы (интеллигенты, предприниматели, прогрессисты) смотрели на них? Какие-то они были жалкие, рваные, истеричные — люда вчерашнего дня. Пенсионеры, алкоголики, провинциальные неудачники, сварливые бабки — могут ли они соответствовать идеалам прогресса? Светозарных личностей в тех рядах не наблюдалось. Зато они сияли в наших рядах — одна личность краше другой. «В каком сражаться стане» — такого вопроса не возникало. Что, прикажете с этими идти, как их там, ампиловцами, баркашовцами, зюгановцами? С этой полукриминальной, простите, толпой? Или рука об руку с известным правозащитником, солидным предпринимателем, дерзновенным поэтом?

Интеллигенция в тот день взяла у народа реванш за долгие годы унижения. Против обыкновения интеллигенция оказалась ближе к власти, чем народ, — а в СССР дело обстояло наоборот. Советская власть опиралась на народ,

народ был доверенным лицом власти, а интеллигенция — нелюбимой прослойкой. Мнения слесаря и доярки спрашивали, чтобы осудить Пастернака и Солженицына — и те осуждали. Понятие «народ» довольно расплывчато — ну в самом деле, что такое народ? По сути, интеллигенция тоже народ. Но в России это не совсем так Интеллигенция чувствовала себя чужой в государстве, где идеалом общежития является казарма, интеллигенция являлась как бы агентом иного мира — мира просвещения, прогресса, западных ценностей. Интеллигенция отождествить себя с народом не могла: народ к советской жизни притерпелся, а думающих людей казарма оскорбляла. Поэтому, когда советские демагоги говорили, что у нас власть народная — они не вполне лицемерили. Власть, конечно, была номенклатурная, но номенклатура была из народа.

Обиду интеллигенции на народ надо осознать вполне. Обида была тем горше, что интеллигенция полагала, что она много для народа сделала в свое время, а народ ее предал. Было время (в девятнадцатом веке), когда интеллигенция программно старалась чаяния народа защищать. Интеллигенция в те далекие годы считала себя голосом безъязыких. Она была адвокатом униженных и оскорбленных. Она отстаивала перед властью права малых сих. Вы помните позицию Достоевского, Толстого, народников. Потом случилась Октябрьская революция, к власти пришли неинтеллигентные люди, и протекция интеллигенции народу была уже ни к чему, интеллигенция себя-то защитить не могла, куда ей еще баб с мужиками защищать. Тем более что мужики пришли к власти, надели погоны. Интеллигенция почувствовала себя носителем цивилизации в варварской стране. Интеллигенция при Советской власти защищала уже не народ — она старалась защищать себя. Средств для защиты у интеллигенции было немного — в основном, мнение просвещенного Запада, апелляция к прогрессу, к недоступной свободе.

Не то теперь.

Теперь интеллигент близок к власти как никогда прежде. И народ защищать он не собирается: поскольку народ его обидел и предал. И власть нуждается в интеллигенте сегодня больше, чем в народе — поскольку власть хочет западных благ, западных удобств, привилегий просвещения, то есть всего того, чего хотел в семидесятые годы интеллигент. Чаянья интеллигенции и власти сегодня трогательно совпали. Нынешняя власть тоже хочет цивилизации — и настроена против варварства. Власть нашла альянс с интеллигенцией — в народе нужда была не сильной, именно народ варварство и олицетворял, именно народ и является воплощением косной российской истории, от коей хочется избавиться.

Парадоксальным образом новый строй стали называть демократией — хотя именно народ и оказался лишним в новой прогрессивной конструкции. Хорошо бы без него вообще обойтись — только вот кто нефть качать станет?

В самосознании интеллигенции как страдательного класса, заслужившего преимущественное сочувствие — заключено важное противоречие. Сказать, что интеллигент претерпел от Советской власти больше, чем обыкновенный мещанин, можно. Это отчасти справедливо. Но так сказать может кто угодно, кроме самого интеллигента. Как только интеллигент ставит свою проблему выше проблемы народной — он гуманистом быть перестает по определению. Русский интеллигент — интеллигент до той поры, пока он защищает другого, пока сохраняет способность сострадать. Казарменный капитализм это свойство интеллигенции уничтожил, отменил за ненадобностью. Интеллигент сегодня нужен совершенно в иной ипостаси — в качестве идеолога, оправдывающего обогащение новой номенклатуры. Так возник новый стиль, благополучно вытеснивший социалистический реализм, и капиталистический реализм — стиль не менее сервильный. Капреализм вполне удовлетворяет нуждам новой номенклатуры.

Чтобы возникла компрадорская буржуазия — требуется сначала создать компрадорскую интеллигенцию. Это и было сделано. Первой жертвой процесса, который, по меткому замечанию Горбачева, «пошел» — стала именно русская интеллигенция. Она в своем старом виде существовать перестала — частью подалась в обслугу (политтехнологи, риэлторы и дистрибьюторы), но в основном — приспособилась к режиму, изменила образу XIX века, усвоила рыночный жаргон. Именно компрадорская интеллигенция, полагающая свои интересы и нужды критерием прогресса, породила ситуацию, в которой бессовестные богачи, вороватые депутаты, коррумпированные политики — стали воплощать прогресс. Их существование было объявлено общественной нормой. И не просто нормой — гарантией свободы слова и прав человека. Логика событий безупречная: интеллигенция тянется к вороватым богачам, предпочитая их комиссарам,

вороватые богачи ищут сторожа охранять свое добро от других вороватых богачей. А кто же лучше годится на роль сторожа, чем старое доброе ГБ? Так не мы ли сами его и позвали? На что же нам сетовать?

Беда, что, когда появилась пресловутая свобода слова, — сказать интеллигенции уже было нечего. Так и живем уже двадцать лет — с открытым для судьбоносного высказывания ртом, но без слов и мыслей в голове, без совести, без стыда. И смотрим ежедневно на сытые интеллигентные рожи на вернисажах, открытиях, презентациях — идет перманентный праздник цивилизации, победившей варварство. А по сути: праздник начальства, победившего в очередной раз собственный народ.

Некогда Солженицын ввел термин «образованщина». Он почувствовал, что идет на смену Советской власти. На смену номенклатурным чиновникам, коим достаточно было госдачи и охоты, пришли просвещенные цивилизованные ворюги, которые хотят благ цивилизации в полном объеме — таких благ, какие серым аппаратчикам и не снились. Они цивилизации, просвещения хотят — они хотят хорошего! Не судите этих ворюг, они тянутся к цивилизации! Но не бывает цивилизации вообще, безразмерной, как нейлоновые носки, не бывает прогресса вообще, всякая история конкретна — и проживается всего один раз.

Интеллигентные люди используют один и тот же аргумент в защиту казарменного капитализма. Недавно я снова прочитал тот же самый аргумент в реплике на статью Ходорковского в интернет-издании Газета. Ру. Это распространенное суждение.

Да, говорят интеллигентные люди, сейчас положение дел не радует, но это необходимая фаза развития на трудном пути в цивилизацию. Европа прошла этап дикости тысячу лет назад, а мы, отстав по объективным причинам (татарское иго, октябрьская революция), вступили на этот путь только теперь. Следует набраться терпения — и мы сравняемся с Европой.

На этот аргумент существует два ответа.

Ответ первый. Да, Европа прошла через этап дикости — и не только тысячу лет назад, проходила она через рецидивы дикости перманентно, последний раз это случилось пятьдесят лет назад, во время фашизма. Эти этапы дикости имманентны европейской истории, Европа их преодолевала, к ним возвращалась, преодолевала их снова, в этом драматизм европейского пути. Как всякий живой процесс, история Европы не схематична (была дикость, ее преодолели, теперь они живут в цивилизации, им всем хорошо). Идеальных схем нет. В чем-то европейская история может являться образцом — но в чем-то и предупреждением. В любом случае, эта история не наша. У России — другая история. И потому что климат иной, и потому что земля родит хуже, и потому что география иная — по многим причинам социо-культурная эволюция здесь шла иначе, породила иные механизмы взаимодействия людей. Важно и то, что история идет непрерывно: то есть пройдя некогда этап варварства, Европа не стояла на месте в милом оазисе цивилизации. Нет, за отчетный период она много прожила — у нее накопился опыт, какого в России нет и быть не может. Повторюсь, опыт не только хороший, но всякий — хороших историй не бывает, бывают сложные истории. Примерить на себя чужую жизнь и чужую историю невозможно, надобно прожить свою. Россия свою историю и проживает. История России — история великая, отказываться от нее, объявлять несостоятельной — есть неуважение к отеческим гробам, к памяти великих людей России, к самому себе. Октябрьская революция, в частности, не есть ошибка, черный день календаря, который надо забыть и считать яко небывшим, — нет, это часть нашей истории, и надо историю знать и уважать. Отменить все — и начать с чистого листа невозможно. Это напоминает случай с пожилым человеком, который хочет начать жизнь сначала, женится на молоденькой, и думает, что проживет новую жизнь. Не проживет — помрет от старых недугов.

Ответ второй. Если принять положение, по которому сегодняшние трудности полагается перетерпеть в ожидании результатов прогресса, то почему нельзя было набраться терпения и ждать, пока страна прошла бы через трудности социализма, руководствуясь коммунистическими идеалами? В конце концов, при социализме схема уговоров применялась та же самая: сейчас плохо, но в целом курс верен. Эксперимент социализма был не так уж и долог (в исторической перспективе весьма короток) — уже сегодня мы прожили при новом издании капитализма треть того времени, что было отпущено на коммунистический эксперимент — и с гораздо худшими результатами. Промышленность не подняли, международный авторитет растеряли, страну развалили, в гражданских войнах увязли, политических лидеров не обрели, доверие народа утратили. Пожалуй, кровососы большевики за двадцать лет успели побольше. И набрали столько сил, что победили в чудовищной войне. Можно тешить себя фразами: пройдем этот этап, светлое будущее не за горами! Но разве пропагандисты-большевики говорили иначе? Отличие европейской истории (и европейского субъекта истории — то есть гражданина) в том и состоит, что никто не ждет завтрашнего дня — они просто живут, не идеальной жизнью, а той, какая есть.

Поделиться:
Популярные книги

Идеальный мир для Лекаря 21

Сапфир Олег
21. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 21

Книга пяти колец. Том 4

Зайцев Константин
4. Книга пяти колец
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Книга пяти колец. Том 4

Не отпускаю

Шагаева Наталья
Любовные романы:
современные любовные романы
эро литература
8.44
рейтинг книги
Не отпускаю

Брак по-драконьи

Ардова Алиса
Фантастика:
фэнтези
8.60
рейтинг книги
Брак по-драконьи

Князь

Мазин Александр Владимирович
3. Варяг
Фантастика:
альтернативная история
9.15
рейтинг книги
Князь

Столичный доктор

Вязовский Алексей
1. Столичный доктор
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
8.00
рейтинг книги
Столичный доктор

Камень. Книга 4

Минин Станислав
4. Камень
Фантастика:
боевая фантастика
7.77
рейтинг книги
Камень. Книга 4

Темный Охотник 2

Розальев Андрей
2. Темный охотник
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Темный Охотник 2

Измена. Не прощу

Леманн Анастасия
1. Измены
Любовные романы:
современные любовные романы
4.00
рейтинг книги
Измена. Не прощу

Перерождение

Жгулёв Пётр Николаевич
9. Real-Rpg
Фантастика:
фэнтези
рпг
5.00
рейтинг книги
Перерождение

Право налево

Зика Натаэль
Любовные романы:
современные любовные романы
8.38
рейтинг книги
Право налево

Истребители. Трилогия

Поселягин Владимир Геннадьевич
Фантастика:
альтернативная история
7.30
рейтинг книги
Истребители. Трилогия

Барон меняет правила

Ренгач Евгений
2. Закон сильного
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Барон меняет правила

Мастер 7

Чащин Валерий
7. Мастер
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
попаданцы
технофэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Мастер 7