Медленный солнечный ветер
Шрифт:
Существовала ли его Эва на самом деле? На самом деле был ли он в Сибири много лет назад?
Внезапно Димитрия перестала верить, что этот странный мужчина вообще когда-либо был рядом с ней. Это после того, как голубоглазый американец прострелил ей плечо, девочка решила стать сильной. Это с тех пор она стала общаться с одними только парнями, чтобы потом в один прекрасный день показать им их место. Это потому, что какие-то гребаные интервенты год за годом разрушали ее страну.
Она никому об этом не говорила. Старалась даже
И внезапно Димитрия захотела увидеть этого голубоглазого солдата в своей голубой пилотке лежащим на земле мертвым. Ей захотелось отомстить тому, по чьей вине она стала такой, по чьей вине она тогда позволила Посланцам забрать Весну.
Картинка сменилась. Это был первый день школы. День, который Димитрия потом пыталась навсегда вырезать из своей жизни. Но чем глубже она закапывала свои воспоминания, тем больнее они потом хлестали ей по лицу.
Димке семь. Ранение от пули оказалось серьезным, но жизни не угрожало. Рука стала как новенькая, вот только потом Димка так и не смогла снова писать правой рукой — пришлось переучиваться на левшу.
В школе Димка так и не прижилась. Держалась в стороне, на линейке все время жалась к ногам отца, а когда учительница просила назвать свое имя перед всем классом, то она тихо сказала:
— Можно подумать, вы не знаете.
Она не высовывалась, не зубрила, но и не была в отстающих. Ей все время удавалось держаться где-то посередине, и ее поэтому редко замечали.
В тот самый первый день после трех формальных уроков на школьном дворе ребята задумали так называемые петушиные бои. Тогда-то и определяется, кто в классе будет заводилой, а на кого будут все оставшиеся годы показывать пальцем.
— Что они делают? — спросила Димка у какой-то темной девочки с черными глазками и длинными пальцами как у пианистки. Как оказалось, девочку звали Радой.
— Бьют бедного Миле. — Собеседница старалась не смотреть на происходящее, но все же украдкой поглядывала в сторону дерущихся.
Ни секунды не раздумывая Димка вышла на середину площадки. Ее глаза опасно сверкали.
— Отойди в сторонку, Радош. Тебе здесь не место, — сплюнул конопатый. Он был одним из тех, кто лупил "бедного Миле".
Вместо того, чтобы ответить конопатому Ефто так же дерзко или попросту уйти, Димка неожиданно ударила его что было силы прямо в лицо. Не ожидавший от нее такого Ефто моментально согнулся пополам. Из его носа закапала кровь.
Остальные мальчишки, измывавшиеся над Миле, тут же остановились и замерли, словно громом пораженные.
После того случая с Димкой одноклассники общаться избегали. Все делали вид, будто ее попросту нет. Так делал и конопатый Ефто, который потом еще не раз вместе со своими дружками ловили кого-нибудь после школы и коллективно лупили. Димка потом в их развлечение больше не вмешивалась. Ей было незачем.
Ей было десять в двадцать девятом году, когда она заняла первое место на соревнованиях по плаванию, проходивших в Сараево. В зале было полно журналистов, то и дело вспыхивали фотоаппараты, щелкали автоматические ручки, кликал секундомер, разрозненно дышали сотни людей. Для Димки тогда время словно остановилось.
Она не знала, почему вирус доставал из ее памяти именно эти воспоминания, которых она или стыдилась, или ненавидела. Ничего не значащие события — моменты, которые уже не имели никакого значения. И все же…
Димитрия сделала над собой усилие и заставила события перемотаться на несколько лет назад — обратно на пустые улицы Сараево, к утру, когда сладкий голос дикторши попросил всех оставаться дома и не выходить на улицу. Она вернулась к дождю, лужам, резиновым сапожкам, грузовику, полному людей в масках и с ружьями, к американцу в голубой пилотке, чьи глаза даже в темноте блистали голубыми искорками.
Она вспомнила, как обернулась через плечо, чтобы взглянуть на него, как увидела его дежурную осторожную улыбку. Увидела, как он спустил курок и получил легкую отдачу, после чего пуля прошла через ее плечо навылет.
Она пыталась понять, почему для нее теперь было так важно это воспоминание. А точнее обитые железом ботинки на ногах у интервента. Как будто она где-то их уже видела.
Воспоминание оживало прямо у нее на глазах. Так вот почему этот звон всегда внушал ей такой ужас — все из-за того, что его издавал тот самый чертов американец в голубом берете. Страх просто въелся куда-то в подкорку мозга и потом отказывался вылезать обратно. Это было как с гробом и клаустрофобией, но только серьезнее.
Мозг Димитрии был буквально переполнен этими трепетными страхами, которые и заставляли ее каждый раз открывать глаза и идти вперед с высоко поднятой головой. И как она могла бояться того, что сойдет с ума от одиночества! Она уже сошла с ума — очень и очень давно. Именно поэтому вирус, который людей превратил в диких неуправляемых беженцев, не прижился в ее организме! Димитрия сама была как вирусом напичкана своим прошлым.
Хотелось ей того или нет, она выжила. И после той дождливой ночи, и после вторжения, и три года спустя. Каждая из этих попыток могла оказаться последней. После каждой своей авантюры она могла попросту не открыть глаз.
А как ей этого хотелось иногда!
"Что ты знаешь обо мне?" — хотелось ей спросить у Дарко. — "Что ты знаешь обо мне?"
Если бы ни боль, она бы расхохоталась. Потому что он ничего о ней не знал.
Люди судят по тому, что видят, а Дарко видел ее подростком, обозленным ни за что ни про что на весь белый свет. Он видел, как она тоскует по сестре, и, возможно, даже знал, почему, но это ничего не меняло. Они так и не узнали друг о друге ничего. Каждый напустил на себя дымовую завесу, через которую не было видно даже лица.