Медленный яд
Шрифт:
«Который, возможно, тоже умер с твоей помощью», - вспоминая ходившие в народе слухи о кончине Поддубного-старшего.
– И что теперь?
– Теперь ещё любопытнее.
У меня голова кружится от общения с ним. Я – сапер, который боится ошибиться и взорваться к чертовой матери. Илья – мина замедленного действия.
Он допивает, уносит стакан в раковину и подходит ко мне.
Вжимаюсь в окно, ощущая позвоночником прохладу стекла. В его взгляде полыхает холодный огонь:
– Я могу тебе помочь.
– Да? – нервно сглатываю, когда Поддубный приближается к уху, -
– Совсем немного, - его дыхание касается моего уха, скользит по волосам. Мужчина не касается меня, но я всем телом чувствую его присутствие. Закрываю глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. – Чтобы ты съебалась из моей жизни и из нашей фирмы.
Глава 20. Александра
Я ударяюсь затылком об оконное стекло
Первое желание — оттолкнуть его в сторону, ударить по груди. Бессильно сжимаю пальцами подоконник по бокам от себя, так сильно, что еще немного и вырву его с корнем.
Чужое дыхание обжигает, разбегаясь мурашками от уха до коленки — только с одной половины, с той, где стоит Поддубный.
— Ты...
Я балансирую на грани сумасшествия, где с одной стороны — ненависть, такая сильная, что отдается горечью на языке, а с другой — не поддающееся объяснению возбуждение. Хочется кричать, срывая глотку, но все, на что я способна, это тихо выдавить:
— Пошел ты, урод.
Он не двигается с места, продолжая нависать надо мной всей своей массой, давить.
Его рука все в каких-то жалких сантиметрах от моего бедра. Синтетическая ткань юбки задирается, оголяя подкладку. Чувство, будто я стою перед ним раздетая, призывно зазывающая, но это не так.
Лишь на один короткий миг мне хочется поддаться искушению, подвинуть ладонь и коснуться его руки, ощутить тепло чужого тела.
А в следующее мгновение я прихожу в себя, испытывая унижение от этой мысли.
Боже, что я творю?
Это так ужасно, ужасно, — и я отталкиваю его, уперевшись руками в мужскую грудь. Его кожа под моими ладонями прохладная и гладкая, моя — кипяток. Поддубный вздрагивает, словно ошпарившись, и делает нужный мне шаг назад.
— Мне не нужна твоя помощь, — слова наждачкой проходят по горлу, — и я никогда не оставлю фирму. Если не нравится — уебывай сам.
Мат из моих уст звучит непривычно-грубо даже для меня самой. Говоря все это, я не смотрю на Илью, но он призывно пялится, так, что это чувствуется кожей.
— Вот как, — говорит задумчиво, и я вторю ему, прежде чем отправиться к двери:
— Вот так.
Ухожу, громко хлопая металлической дверью, и пошатываясь, бреду к лифту. Пешком я просто не смогу спуститься. Усталость, такая тяжелая, невыносимая, накатывает, накрывая с головой, оседая на плечах. Я присаживаюсь на корточках в просторном, светлом лифте, который за несколько секунд спускается вниз. Черт, это слишком быстро.
На улице так ярко, что я пытаюсь проморгаться, оглядываясь вокруг. Глаза слезятся, и приходится остановиться, прежде чем сесть в машину. В ней я чувствую себя лучше, точно спряталась в домике, в ракушке.
Что с Поддубным? Его поведение не поддается никакой логике, впрочем, мое — тоже.
Как только слезы перестают течь, я вылетаю из его двора, скрипя покрышками, царапая правый бок о высокий поребрик. Только сейчас это меньшая из проблем.
Я не знаю, куда деть себя, чтобы не оставаться наедине с собственными мыслями.
Домой нельзя, нужно выбрать нейтральное место: людное, но без знакомых. Подъезжаю к набережной, проходя сквозь поток отдыхающих и занимаю свободную лавку возле подсвеченного разноцветными огнями фонтана. В этой звуковой какофонии, смешивающейся с детскими криками, смехом, гудками велосипедов
Мне становится легче через полчаса, не раньше, но ровно до такой степени, чтобы я могла вспомнить, с чего начался наш с Поддубным разговор.
Сообщение. Отправлено с номера Кирилла, точнее, с оформленной на него симки. Конечно, в первую очередь приходят в голову самые близкие — Дима, Ульяна. Им проще всего было воспользоваться паспортом Кирилла. Но можно ли верить словам Ильи?
Он мог солгать, сказав, что видел смс, отправив ее самому. А потом — называй имя человека, который не сможет ничего доказать, и все. Только ради чего? Чтобы заставить меня уйти из фирмы?
Я тру лоб в отчаяньи — мыслить здраво не выходит, я все равно скатываюсь к самому Поддубному, забывая о его мотивах. И стоит только в очередной раз переключиться на воспоминания об Илье, как я начинаю непроизвольно гладить себя — по руке, ничего криминального, но, черт возьми!
Набираю Катькин номер, чтобы рассказать ей о разговоре с кадровиком, но она не берет трубку.
А кому еще звонить? С кем можно поговорить обо всем на свете? Мама, Лиза, — все не то. Дима мне не подружка, Ульяна — тем более. Я с грустью осознаю, что мне некому выговориться, поплакать в жилетку, рассказать о своих сомнениях.
Людей становится все больше. Над головой загораются гирлянды, освещая длинную прогулочную зону, растянувшуюся на несколько километров. Я отвлекаюсь на яркий паровоз на колесиках с открытыми кабинками, где сидят довольные дети и обнимающиеся парочки. Льющаяся из колонок музыка и декорации вокруг создают ощущение, словно я героиня кино — и похоже какого-то очень грустного, невыносимо-сопливого. Поднимаюсь, зябко обхватывая себя руками и бреду к парапету, вглядываясь в темную водную гладь. Речка пахнет сыростью и тиной, на поверхности плавают пластиковые бутылки и пакеты. Каждое утро их отлавливают, чтобы к вечеру мусор заполнил здесь все заново.
Желудок тянет от голода, но я не хочу есть, даже несмотря на витающие в воздухе ароматы поп-корна и вареной кукурузы.
Боже, как не хватает Кирилла — того, каким я помню его, до всех этих всплывающих фактах, недоразумений. Кирилла, носящего меня на руках, ухаживающего, любящего. С его улыбкой, обнажающей крупные зубы, заразительной, что хочется улыбнуться следом.
Теперь ничего нет, и я вынуждена одна бороться со всеми проблемами, навалившимися на меня с его уходом. Он не просто умер, он оставил после себя клубок загадок и тайн, которые я совершенно не хочу распутывать.