Медная пуговица
Шрифт:
– Увы! – высокопарно, как он очень любил, ответил Гренер. – Муза истории влечет меня за океан.
– Увы! – повторила за ним Янковская, хотя каждый из них вкладывал в это междометие разное содержание. – Мы не принадлежим себе.
– Да, отныне вы будете полностью принадлежать заокеанской державе, – сказал я. – Мне только непонятно, чем это будет способствовать величию Германии.
Гренер пожал плечами.
– Наука не имеет границ… – Он посмотрел на часы и встал. – Моя дорогая…
Янковская тоже поднялась.
– Идите! –
Гренер церемонно со мной раскланялся, я проводил его до дверей.
– Так внезапно? – обратился я к Янковской, когда мы остались один. – Что это значит?
– Ах, Андрей Семенович, я загадывала иначе, – грустно ответила она. – Увы! Я ведь знаю, как много вы работали в последнее время. Для кого, вы думаете, старается Польман? Почему он вас щадил? Как только вы передадите свою сеть, вас отправят обратно в Россию. А я – я устала уже рисковать….
Она протянула мне руку, и я задержал ее пальцы.
– Мы еще увидимся? – спросил я.
– Конечно!
– Вы у меня в долгу, – упрекнул я ее. – Вы не открыли мне всех тайн, связанных с нашим знакомством.
– Вы их узнаете, – пообещала она. – Это еще не последний наш разговор.
Она задумчиво посмотрела на меня:
– Поцеловать вас? Я покачал головой.
Она вырвала свою руку из моей:
– Как хотите…
Она переступила порог и, не дав мне выйти на лестницу, резким толчком захлопнула за собой дверь.
Не успел я вернуться в столовую, как передо мной появился Железнов.
– Что это все значит? – нетерпеливо спросил он.
– Очередная лирическая сцена, – пошутил я. – Госпожа Янковская в одной из многочисленных ролей своего репертуара!
– Марта сказала, что они уезжают?
– Совершенно верно, – подтвердил я. – Господина Гренера сманили за океан жареным пирогом!
– Каким еще там пирогом? – с досадой отозвался Железнов. – Сейчас не время шутить.
– А я не шучу. Повторяется старая история. Совесть можно продать лишь один раз, а затем сколько ни одолжаться, придется рассчитываться.
Действительно, подумал я, куда делись все патриотические речи Гренера, как только он услышал хозяйский оклик?!
Но Железнов не склонен был заниматься отвлеченными рассуждениями.
– Неужели ты не понимаешь, как осложнится твое положение после отъезда Янковской? – с упреком сказал он. – Оберегая себя, она в какой-то степени вынуждена была оберегать и тебя. Ты был ширмой, за которой ей удобно было прятаться. Один ты вряд ли сможешь нейтрализовать Польмана и попадешься как кур в ощип…
– Мне кажется, ты сгущаешь краски. В конце концов я могу рискнуть…
– Мы можем рисковать собой, но не вправе рисковать делом! – резко оборвал меня Железнов. – Свое поручение ты, можно сказать, выполнил. Мы обязаны спасти тебя,
– Что же ты собираешься делать? – спросил я.
– Говорить с Прониным, – ответил он. – На этот раз он очень-очень нам нужен!
17. “У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ…”
Через день или два после визита Янковской и Гренера в тех кругах Риги, где волею судеб и своего начальства пришлось мне вращаться весь последний год, заговорили о предстоящем отъезде профессора в Испанию. Его научные исследования, которые он не прекращал, даже находясь, как выражался он сам, на аванпостах германского духа, вступили в такую фазу, что потребовали всех сил ученого. Поэтому он решил на некоторое время уехать в далекую от войны страну, которая на самом деле являлась как бы испытательным полигоном для ученых гитлеровского рейха. Такова была официальная версия. А неофициально в Риге, посмеиваясь, говорили, что просто-напросто Гренер решил провести свой медовый месяц в Мадриде.
Истину знали немногие, знали, разумеется, в Берлине и два–три человека в Риге, мне о ней стало известно только в силу особых отношений, сложившихся между мной и Янковской.
Что касается Железнова, он был озабочен предстоящим отъездом новоиспеченной четы, по-моему, больше самого Гренера.
– В связи с этим отъездом ухудшается ваше положение, – говорил мне Железнов, – и очень хотелось бы как-нибудь помочь ребятишкам…
Железнов находился на опаснейшей работе, приходилось все время думать, как бы сохранить на плечах собственную голову, но этот удивительный человек меньше всего думал о себе.
– Пронин встретится сегодня с нами, – сказал мне через несколько дней Железнов. – Не уходите никуда, я слетаю в одно местечко…
Он исчез и сравнительно скоро явился обратно.
– Знаете Промышленную улицу? – спросил он меня. – По-латышски называется Рупниецибас. Запомните: Рупниецибас, дом 7, квартира 14.
– А что дальше? – спросил я.
– Сейчас запоминайте, а завтра забудьте. Ровно через час приходите по этому адресу. “Руслан и Людмилу” проходили в школе?
– Разумеется…
– Начало помните? – спросил Железнов.
– Там, кажется, посвящение есть, – неуверенно произнес я. – Посвящения не помню.
– Нет-нет! – нетерпеливо перебил меня Железнов. – То, что в школе учили: “У лукоморья дуб зеленый…”?
– “… Златая цепь на дубе том…”?
– Вот и хорошо! – облегченно сказал Железнов. – А то сейчас было бы некогда заучивать стихи. Я уже условился. Вы позвоните и скажете первую строку, вам ответят второй, дальше вы – третью, вам – четвертую, вы – пятую, а вам… Понятно?