Медноголовый
Шрифт:
Эдвард Д. Бейкер, конгрессмен, близкий друг Авраама Линкольна.
Офицером этим был полковник Эдвард Бейкер, лощёный седовласый политикан с хорошо подвешенным языком. Начинавший законником в Калифорнии, он стал сенатором Соединённых Штатов от Орегона, сблизившись с Авраамом Линкольном настолько, что тот в его честь назвал второго сына. Бейкер отличался горячностью и кипучей энергией, которая невольно передалась его солдатам, когда полковник прибыл на берег, заполненный не успевшими переправиться остатками массачусетцев и Нью-Йоркским Тамманийским полком. Бейкер привёл и свой полк — 1-й Калифорнийский, набранный хотя и в Нью-Йорке, но из людей, имеющих с Калифорнией тесные связи. С полком прибыли пара гаубиц и четырнадцатифунтовик с Род-Айленда, укомплектованные расчётами из числа профессиональных артиллеристов.
— Всех на тот берег! — объявил Бейкер, — До последнего солдата! До последней пушки!
— Лодок не хватает. — обратил его внимание командир тамманийцев.
— Так отыщите! Украдите, отберите! Срубите кедров и постройте ковчег! Найдите Елену Троянскую и пусть она из тех тысяч кораблей, которые, как известно, посылала в море её красота, отжалеет вам парочку!
Бейкер рысцой пробежался по берегу, трескотня ружей за рекой вдохновила его на речь:
— Слышите, ребята? Там десятками бьют проклятых мятежников! Так поспешим же и мы!
Командира тамманийцев интересовало, какие конкретные задачи ставятся перед его подразделением по достижении виргинского берега, но вставить хоть слово в излияния вошедшего в раж конгрессмена не представлялось возможным. Бейкера набег или захват Виргинии не интересовали, он мыслил шире. Имея под началом три пушки и четыре полнокровных полка пехоты, он намеревался ни больше, ни меньше, как преподнести горячо любимой родине и мистеру президенту на блюдечке с голубой каёмочкой долгожданную великую победу.
— На Ричмонд, ребята! — выкрикивал Бейкер, с горящими глазами пробираясь сквозь ряды солдат, — На Ричмонд, и пусть сатана пожрёт их души! За Союз, друзья! Ура!
И они кричали: «Ура!» так громко, что заглушали стрельбу на той стороне Потомака, где пороховой дым заволок овсяное жнивьё, и минуты долгого дня утекали, приближая закат.
2
Майор Адам Фальконер прибыл в походный лагерь Легиона Фальконера около полудня.
— Там на тракте янки! Погнались за мной!
Адам выглядел весёлым и возбуждённым, словно бешеная скачка по пересечённой местности была детской игрой в салочки а не отчаянным бегством от врага. Конь Адама, рослый чалый жеребец с конного завода Фальконера-старшего, ронял с удил хлопья пены, нервно прядая ушами.
— Дядя! — радостно воскликнул Адам при виде майора Бёрда, затем повернулся и, увидев Старбака, с которым их связывала многолетняя дружба, возопил, — Нат! Судя по твоей помятой физиономии, привычка спать по ночам — не для тебя!
— По молитвенным собраниям шастает вместо того, чтобы спать, как все добрые люди. — с немым укором покосившись на командира, вступился за него Томас Труслоу.
— Рад за тебя, Нат! — просиял Адам и вновь обратился к Птичке-Дятлу, — Ты слышал, что я сказал, дядя? На шоссе янки!
— Ну, янки… Мы в курсе, Адам. — невозмутимо пожал плечами Бёрд, будто северяне на тракте были самой обычной деталью осеннего пейзажа, вроде жёлтых листьев или улетающих на зимовку птиц.
— Стреляли по мне, прощелыги. — с какой-то детской обидой признался Адам, — Но мы от них умчались, да, мальчик?
Он ласково похлопал по шее жеребца, соскочил на землю и передал поводья Роберту Деккеру, бойцу роты Старбака:
— Поводи его, Роберт, хорошо?
— С удовольствием, мистер Адам.
— Только пить сразу не давай. Пусть сначала остынет. — напомнил Адам и поведал дяде, что выехал из Сентервилля поутру в надежде встретить Легион на дороге.
— Ехал-ехал, а вас нет и нет. — хохотнул он.
Адам слегка хромал, — сказывалась полученная под Манассасом рана. Зажила она хорошо, но лёгкая, едва заметная хромота пока осталась. В том сражении Адам был в самой гуще схватки, хотя ещё перед самой битвой его терзали сомнения в правоте их дела, в справедливости войны, как таковой, и прочая, и прочая, и прочая, вплоть до решения не принимать участия в бою лично. После сражения, когда он лечился в Ричмонде, Адама повысили в чине до майора и предложили должность при штабе Джонстона. Генерал Джозеф Джонстон был одним из многих южан, полагающих отца Адама тем, кто плечом к плечу с Натом Эвансом сдержал под Манассасом янки, и майорство вкупе с новым назначением Адама являлись средством выказать благодарность его родителю.
— Приказы нам привёз? — осведомился Бёрд.
— Только себя, дядя. В такую погоду тошно глотать бумажную пыль в штабе, и я решил развеяться конной прогулкой. — Адам хмыкнул, — Вот тебе и развеялся.
Он поднял голову, вслушиваясь в пальбу. Стреляли размеренно, без всплесков и спадов. Создавалось впечатление, что противники обмениваются пулями, оттягивая момент, когда им придётся сойтись в рукопашной.
— Что, вообще, происходит? — спросил Адам.
Майор Таддеус Бёрд просветил племянника, что два отряда янки форсировали реку. На один из них Адам и наткнулся, другой же держит плацдарм у острова Гаррисона. Что янки намерены предпринять, неясно. На подступах к Лисбургу их продвижение затормозилось из-за яростного сопротивления храбрецов-миссисипцев числом всего-то в роту.
— Фамилия их капитана Дафф, — говорил Бёрд, — Заняли оборону в чистом поле и всаживали в наступавших северян пулю за пулей, пока те не побежали, как отара овец, обратно.
История стойкости роты Даффа мгновенно распространилась в войске южан, наполнив их сердца гордостью за мужество земляков. Люди решительного капитана до сих пор находились на своей позиции посреди овсяного жнивья, не давая янки носа высунуть с опушки леса на вершине холма.
— Обязательно расскажи Джонстону про Даффа. — с жаром сказал Адаму Бёрд.
Адам рассеянно кивнул и спросил:
— А вам, дядя, что предстоит?
— Ждём распоряжений. Думаю, Эванс колеблется, какую из двух дыр в обороне нами заткнуть. Как только решит, мы пойдём и остудим пару-тройку горячих голов кровопусканием.
Дядин тон неприятно резанул Адаму ухо.
Человек сугубо штатский, Таддеус Бёрд всегда с иронией относился ко всему, связанному с военными, но одна битва и свалившееся, как снег на макушку, командование Легионом сделали Птичку-Дятла жёлчнее и мрачнее. Нет, его ум был всё так же остр, но это не была более острота хорошо очиненного пера, а, скорее, смертельная острота отточенного штыкового лезвия. Адам уже замечал подобное: война портила и огрубляла всё, чего ни касалась.