Медный гамбит
Шрифт:
— Это-то, как раз, хорошо, — сказал Йохан, когда готовился взвалить ее на плечи. — Она чувствует себя в безопасности и заснула. Вряд ли она спокойно спала в том месте, где она была.
Но он почему-то смутился и расстоился, увидев, как ее руки безвольно и безжизненно свисают со спины Йохана, пока тот нес ее к переулку, в котором их ждала тележка.
На протяжении недель после Тирского шторма часто можно было видеть на улице людей, которые ослепли после сине-зеленых молный или сошли с ума от воющего ветра. На вид Акашия ничем не отличалась от других жертв урагана — или жертв Лага. Прохожие отворачивали глаза и скрещивали пальцы в знаке, предотвращающем несчастье, когда тележка катилась мимо них, так что они не привлекали особенного внимания по дороге к стенам города.
— Помнишь, ты говорил, что войти в Урик будет легко, а вот выйти намного сложнее. И как же мы выйдем? — испуганно прошептал Павеку Руари, когда они увидели восточные ворота и темпларскую стражу. — Мы же не зарегестрировались в деревне. Как же мы сможем выйти через ворота, если не оставляли отпечатки наших пальцев страже?
— А разве мы не жители Урика? — с усмешкой спросил Павек. — У нас есть право идти в любую деревню, куда бы мы не захотели, и с любой целью. Мы просто улыбнемся темпларам у ворот, когда выйдем из города, а потом не вернемся.
Глаза Руари раширились. — И это все? Это все? Почему бы тогда любому не ходить в обоих направлениях без всякой регистрации? Просто скажи, что я гражданин и шагай куда хочешь.
— Ну, для этого надо подкупить их, не без этого, — согласился Павек и, придержав шаг, пошел рядом с Йоханом. — Сколько серебряных монет у тебя еще осталось?
— А сколько нам нужно?
Павек потер подбородок. — Одной серебряной монеты за каждого из нас вполне хватит. Одну серебряную монету для каждого из них, — он указал рукой на тепларов, стоящих у ворот, — инспектор сам предложит толкать тележку вместо нас.
Йохан недовольно пробурчал что-то, но вынул из кармана семь серебряных монет. — Я сам буду толкать тележку.
Кошелек с монетами стал почти плоским, когда четыре нагруженных канка выехали из открытого стойла фермерского участка. Звайн гордо, хотя и с беспокойством, ехал вместе с провизией на четвертом канке. Акашию посадили за Руари. Она ни разу не поснулась во время долгого, жаркого пути от города до фермы, не проснулась и тогда, когда они подняли ее на спину канка и осторожно привязали к седлу, как самый драгоценный груз. Ее обвязанная повязкой голова безвольно упала на спину Руари, а ее руки обняли его за талию, так что из седла она не должна была выпасть.
Проблем с ней не будет. И помощи тоже.
— Куда? — спросил Павек.
Солнце спускалось перед ними; Урик и ферма остались сзади. Они должны проехать достаточно далеко, чтобы просто вернуться на свои следы вдоль дорог Урика. Теперь Павек как следует вгляделся в пустыню. Вроде бы ничего неправильного — да и как может быть что-то, если все вокруг выглядит так же, как и раньше. Но и в нем ничего не изменилось, и по-прежнему в том месте, где должны быть воспоминания о его доме — доме Акашии — черная дыра.
— Вы не знаете пути? — сплюнул Звайн. — Вы взяли меня в центр неизвестно чего, чтобы умереть?
Руари ответил первым: — Мы знаем дорогу. Но не можем вспомнить ее. Бабушка спрятала это знание, когда мы уезжали в Урик. Когда мы будем на Кулаке Солнца, мы вспомним.
Звайн, казалось, был вполне удовлетворен этим ответом. Павек нет. Он подумал, что Телами могла бы доверять ему никак не меньше, чем она доверяет червяку-полудурку, который пытался отравить его, а потом уничтожил тайник с запасами зарнеки.
Они повели канков по широкой дуге на север и восток. Солнце село и они разбили лагерь. Потрескивающий костер прогнал ночной холод и превратил еду, которую купил Звайн, в настоящий пир. Йохан снял повязку с глаз Акашии — несмотря на возражения Звайна, что света костра вполне достаточно, чтобы Лаг опять загорелся у нее в глазах. Но вкусные ароматы, лившие из горшка с едой, которые наполнили слюной их рот, не произвели никакого впечатления на Акашию. Ее глаза были опять открыты, но она не видела ни огонь ни чего-нибудь еще.
Последний раз она ела хлеб тогда, ночью, когда я дал ей, — проворчал Руари, когда еще один кусок хлеба выскользнул из ее рук и упал на землю. — Ей стало хуже, а не лучше.
Звайн кивнул. — Лаг, — сказал он. — Теперь это не займет много времени. Сколько нам еще осталось? Сколько у нас времени до того, как мы очутимся там?
— Несколько дней, — Йохан подобрал кусок походного хлеба и бросил его в огонь. Он вложил еще один кусок в ее руку и, держа ее пальцы сжатыми, заставил ее поднести руку ко рту. Ее ресницы задрожали, она откусила маленький кусочек и начала медленно жевать. — Мы сделаем это, Каши. Бабушка ждет нас. Она позаботится о тебе.
Звайн пихнул Павека локтем. — Кто это, «Бабушка»?
— Верховный друид. — Лучшего объяснения он не придумал. — Она была единственной, кто сказала, что пришло время отправить семена зарнеки в Урик. Она единственная, кто может извлечь яд из Акашии, обрубить его корни.
— То есть она может вылечить Акашию?
— В…. — И опять он искал слово и вместо него нашел темноту. — Дома. Телами может сделать все, что она хочет, Звайн.
— Не думаю, что хочу познакомиться с ней. И не думаю, что она полюбит меня.
— Она и меня не любила, но научила магии друидов.
Нижняя челюсть Звайна отвисла — от удивления или уважения подумал Павек, но может быть и от зависти. Они никогда не говорили о таких вещах в норе Звайна под Золотой Улицей. Он даже не знал, был ли Звайн один из тех, кто мечтал о магии или один из тех, кто боялся ее. Когда Звайн отодвинулся от него и погрузился в мрачное молчание, он решил, что скорее второе и опять спросил себя, а было ли решение привезти мальчишку… домой хорошей идеей? Поставленный перед выбором, стать друидом или фермером, Звайн, быть может, предпочел бы остаться в Урике. По меньшей мере там он привык делать то, что он хотел.