Медный гусь
Шрифт:
Горящие глаза вурдалаков пропали, тайга замерла в тишине. Факел зашипел и погас, хилая струйка дыма от него начертила в воздухе замысловатый символ, но и он скоро растаял, растворился.
— Прав был Игнат, — пробормотал Васька. — Черти в эту ночь из нор выползают, и только молитвой от них спастись можно. Спасибо тебе, добрый товарищ, снова выручил, век помнить буду.
Стрелец полез в карман за огнивом, чтобы факел поджечь, но так его и не достал. Прямо перед собой, метрах в десяти, он увидел крохотный огонек, будто свеча горела в безветрии. Огонек светился невиданной белизной, он был такой чистый и невинный, что у Василия сердце защемило, словно сам Господь ему улыбнулся. Васька потянулся к нему, двинулся, краем сознания понимая, что бредет сквозь заросли папоротника.
— Огнецвет… — выдохнул стрелец, не имея сил оторвать от огонька глаза.
Где-то в глубине сознания вяло шевельнулась мысль о ведьмовской свече и необходимости чтения заговоров против демонов-обережников, и почему-то вспомнилась собака, образ которой явился Ваське, когда он с Игнатом переполох выливал. Но Василий настолько был зачарован ангельской красотой цветка, что тревожные воспоминания погасли раньше, чем обрели форму мыслей.
— Укажи мне дорогу к сокровищам, — бормотал он, блаженно улыбаясь. — Где шаманы доспех Ермака схоронили?
Огонек вдруг дрогнул, покачнулся, а потом из него ударил в сторону тонкий, как спица, и ослепительный, как молния, луч, так что Васька даже ослеп на мгновение. Медленно поднявшись, стрелец как во сне побрел в сторону, указанную лучом.
Василий не мог сказать, как долго он шел. Его сердце переполняла беспричинная радость, предвкушение счастья, словно божественная благодать на него снизошла, и ни для каких мыслей места в голове не осталось. Луч бежал впереди, и тайга расступалась. Костлявые пни и гнилые деревины не валились под ноги, кусты не драли одежду, ветви по щекам не хлестали. А потом лес начал светлеть, светлеть и вскоре окончился берегом речушки, воды которой искрились серебром, как рыбья чешуя. Над тайгой висело ослепительное солнце, огненно-белое, а по верхушкам деревьев на другом берегу стелился ветерок, и по кронам лениво катались мягкие волны.
«Как это я не заметил, как день наступил?» — удивился стрелец.
В утреннем свете луч-проводник стал едва различим. Он указывал на старую разлапистую березу у берега, но дальше терялся окончательно. Стрелец подошел к дереву, огляделся. По левую руку колыхались заросли иван-чая, подмигивая проклюнувшимися глазками первых цветочков. А дальше, над зарослями кипрея, торчала макушка юрты, крытая лосиными шкурами. Там же струился легкий дымок от костра.
Продравшись сквозь заросли иван-чая, стрелец вышел к уютной полянке, со всех сторон огражденной молодыми березками, как забором. В центре возвышалась юрта, в свете солнца лосиные шкуры на ней лоснились, блестели. Рядом на вялых углях прела-подрумянивалась тушка куропатки, источая манящий аромат. Под ложечкой у Васьки Лиса засосало.
Подол юрты откинулся, и навстречу гостю вышла девушка, то ли вогулка, то ли остячка, — Васька не умел их отличить. Не выказывая ни страха, ни удивления, хозяйка поляны приблизилась к гостю и замерла перед ним на расстоянии вытянутой руки, так что стрелец даже почуял ее дыхание. Оно пахло диким медом и можжевельником.
«Вот так клад! — пронеслось в голове ошарашенного стрельца. — Искал золото, а нашел девку-красавицу! Да не просто красавицу — местную княжну, не меньше!..»
Черные волосы девушки искрились на солнце, текли-струились по плечам и грудям, доставая до пояса. На очелье из оленьей кожи висели золотые и серебряные зверушки. Смуглое лицо с широкими скулами и узким подбородком, казалось, было выточено из мрамора. Розовые, как цветок иван-чая, губы сочились сахарной влагой. Чуть раскосые зеленые глаза смотрели спокойно, заинтересованно.
Одета девушка была в белую рубаху дорогого сукна, богато расшитую по вороту, рукавам и обшлагу мехами соболя и красной лисицы. Ткань не скрывала притягательные формы женского тела. Крепкие груди выпирали, нахально торчали соски. Все в юной хозяйке было правильно, гармонично и законченно, но эта гармония была не русской, не той, к которой привык глаз православного. В девушке угадывалось что-то дикое, даже звериное, чего Василий никогда раньше не видел, не ощущал, а потому еще сильнее к запретному тянулся.
— Здравствуй, роша-урт, — сказала девушка; голос у нее оказался низкий, бархатный.
— И тебе не хворать… красавица, — отозвался Васька, чувствуя, что голос его подводит.
— Как твое имя?
— Василий я, Вася.
Девушка вздернула подбородок, втянула ноздрями воздух, словно гостя обнюхивала, спросила:
— Зачем пришел, Васа?
— Клад искал, — честно сознался стрелец, решив, что он теперь и без золота счастье обретет. — Хотел доспех Ермака сыскать, который ваши шаманы где-то тут спрятали. А огнецвет меня к тебе отправил. И за это ему мой низкий поклон.
Васька, от своих же слов приободрившись, расплылся в улыбке. Девушка тоже улыбнулась, давая понять, что намек гостя ею понят.
— Ну а тебя как звать, красавица?
— Амп-ими, — отозвалась хозяйка.
— Амп-ими… Что значит твое имя? — спросил Василий, вспомнив, как Рожин что-то рассказывал про какую-то амп. — У вас же имена все по рекам, зверью да деревам даются?
Девушка снова втянула ноздрями воздух, с ответом помедлила, затем сказала:
— О том не думай, Васа. Я знаю, где доспех Ермак-урта.
Лис насторожился.
— Долгий путь ты, Васа, прошел, — продолжила Амп-ими, не сводя с гостя глаз. — И путь твой тут завершится. Оставайся со мной, люби меня, тогда и я, и доспех Ермак-урта твоими будут.
Стрелец опешил.
«Вот так чудеса! — пронеслось у него в голове. — И клад откроется, и остяцкая княжна сама в жены напрашивается! Кто ж от такого откажется?.. А ежели надоест или пакость какую балвохвальскую выкинет, так я волен сняться и идти куда глаза глядят!»
— Что молчишь, роша-урт? — спросила Амп-ими тихо, приблизившись к стрельцу еще на шаг, так что соски ее Ваське в грудь уперлись; дыхание у стрельца сбилось. — Разве ждет тебя кто, слезы по милому льет?
— Никто не ждет… — промямлил в ответ стрелец, а девушка уже тянулась к нему губами.
— Может, не нравлюсь? — выдохнула она Ваське прямо в губы.
— Да краше тебя и не встречал…
— Тогда люби меня!
Руки девушки обвили Василию шею, она прижалась к нему всем телом, так, что стрельца трясти начало. Больше терпеть он не мог, схватил ее за плечи и впился в податливые губы поцелуем. И поцелуй этот был долог, намного дольше того времени, которое понадобилось Амп-ими, чтобы развязать на шее стрельца шнурок и снять с него нательный крестик.