Медный кувшин
Шрифт:
Он недоумевал, что в его голову пришла такая дикая фантазия. Потом он улыбнулся, добравшись до шутливого предположения Сильвии, что в кувшине мог оказаться «гений», как в знаменитом кувшине «Арабских сказок», или джинн, согласно педантичной поправке ее отца. На этом легком основании его сонный мозг воздвиг целое сложное здание — такую живую сцену и такую обстоятельную и правдоподобную историю, что даже теперь, вопреки всей ее необычайности, он едва мог убедить себя, что все это было только в его воображении. Психология снов несет в себе какую-то манящую тайну даже
Когда он вошел в гостиную, завтрак уже ждал его, он оглянулся кругом, как бы ожидая увидеть в углу кувшин с сорванной крышкой и поваленный набок, как он видел его во сне. Разумеется, его там не было, и он ощутил странное облегчение, кувшин еще но доставили из аукционного зала. Ну тем лучше, потому что ему еще предстояло убедиться, есть ли что-нибудь внутри, и кто знает, не окажется ли в нем что-нибудь более интересное, чем старый ворчливый джинн со своей тысячелетней обидой!
После завтрака он позвал свою хозяйку, которая немедленно явилась. Г-жа Рапкин была лучшей представительницей своего класса, заслужившего так много нареканий. Она была до крайности чистоплотна и аккуратна в одежде; ее песочно-желтые волосы были так приглажены и так туго закручены, что это придавало ее голове цвет и форму волоцкого ореха; у нее были острые мышиные глазки, ноздри, которые, казалось, чуяли битву издали, большой рот с тонкими губами, который, казалось, должен захлопываться с треском, и кожа на лице сухая, беловато-коричневая, цветом похожая на отруби.
Впрочем, непривлекательная по наружности, она обладала добрым сердцем и была предана Горацию, к которому относилась с почти материнской заботливостью, жалея, что он не был, как она говорила, «достаточно серьезен», чтобы суметь хорошо устроиться в жизни. Рапкин посватался к ней и женился на ней, когда оба жили в услужении, да и теперь он еще кое-когда бывал буфетчиком на заказных обедах, хотя Гораций подозревал, что его главным занятием было поглощение джина с водой в особенно остропахучих сигар у себя, внизу.
— Вы сегодня будете дома обедать, барин? — спросила г-жа Рапкин.
— Не знаю. Да вы для меня не готовьте, вероятно, я пообедаю в клубе, — сказал Гораций.
Г-жа Рапкин, у которой было твердое убеждение, что все клубы суть рассадники порока и расточительности, фыркнула неодобрительно.
— Кстати, — сказал он, — если пришлют сюда такую медную посудину, то это так и надо. Я купил ее вчера на распродаже. Обращайтесь осторожно, эта штука старая.
— Сюда прислали вазу вчера поздно вечером, барин, я не знаю, та ли это, она довольно старинная.
— Так принесите ее, пожалуйста, мне хочется взглянуть. Г-жа Рапкин ушла и тотчас вернулась с медным кувшином.
— Я думала, что вы его заметили вчера вечером, когда вернулись, — объясняла она, — потому что я поставила его в угол, а когда увидела его утром, то он лежал на боку, он был такой грязный и неприглядный, что я взяла его, чтоб хорошенько почистить.
Положительно, кувшин стал получше, и знаки или царапины на крышке выступили явственнее, но Гораций был несколько смущен, когда открыл, что часть
— Надеюсь, я не сделала ничего дурного, — сказала г-жа Рапкин, наблюдая за выражением его лица. — Я его только немного потерла теплым пивом, это отлично для медных вещей, и помылила мылом, но сразу вся грязь не отойдет.
— Это все ничего; но вы не пробовали снимать крышку? — спросил Гораций.
— Да ведь крышка была снята, сударь. Я думала, что это сделали вы молотком и долотом, когда пришли домой, — сказала хозяйка, вытаращив глаза. — Я нашла их здесь на ковре.
Гораций вздрогнул. Так, значит, и эта часть сна была правдой!
— Ах, — сказал он, — кажется, что так. А я и забыл. Теперь припоминаю. Скажите, не сдали ли вы комнату наверху… восточному господину… иностранцу, знаете… с зеленой чалмой на голове?
— Ни в коем случае, г. Вентимор, — сказала г-жа Рапкин с жаром, — и даже никогда не может быть. Будь у него чалма хоть всех цветов радуги! Потому что я с такими не вожусь. Родная золовка Рапкина сдала раз свою квартиру одному восточному — персу какому-то или эфиопу, — и как она потом каялась, хоть он и носил золотые очки! С чего вы взяли, будто я сдам комнату какому-то арапу?
— Я так подумал, потому что я тут видел одного человека… гм… который как будто похож… и мне хотелось узнать, не…
— Никак не в этом доме, сударь. Вот г-жа Стеггарс, через дом, могла бы пустить кого-нибудь подобного, с этим я спорить не стану, потому что она неразборчива, да и ее комната больше подходит к диким нациям, но у меня на руках достаточно дела, г. Вентимор, потому что я служу вам и не держу горничной, да и зачем мне горничная, когда я сама могу справиться лучше!
Как только она освободила его от своего присутствия, он осмотрел кувшин: внутри ничего не было, и это уничтожило все надежды, которые он мог лелеять.
Было легко приписать восточное видение галлюцинации, вызванной удушливым дымом (потому что теперь он уже верил в дым) который, без сомнения, образовался благодаря быстрому разложению каких-то давно закупоренных пряностей или тому подобных веществ при их внезапном соприкосновении с воздухом.
Если бы нужны были дальнейшие объяснения, то случайного ушиба затылка вместе с недавним упоминанием об «Арабских сказках» было вполне достаточно.
Итак, восстановив все это в своей памяти, он пошел на Большую Монастырскую, в свою контору, которая теперь была в его распоряжении, и погрузился в чертежи для Бивара.
Работа была более или менее механическая; она не могла принести ему выгоды, разве только немного благодарности, но Гораций имел счастливую способность основательно делать все, за что брался. Устроившись у широко распахнутого окна, он скоро совершенно забыл обо всем, кроме дела, которым был занят.
Поэтому, даже когда на минуту потемнело, как будто чье-то большое и плотное тело прошло мимо, он не поднял головы тотчас же, но когда ее поднял, то удивился, увидав на своем единственном кресле какого-то полного человека, старавшегося перевести дух.