Медный кувшин

Энсти Ф.

— Ну, конечно! — воскликнул Гораций с явным облегчением. — Здесь им по пути от Доков… по крайней мере, все в ту же сторону. Или же, вероятно, на той дороге ремонт. Значит… они повернут налево, за угол. Посмотрите, при них арабские погонщики. Удивительно, как эти люди правят ими!

— Мне кажется, сударь, — сказала г-жа Рапкин, — что они идут к нам; они как будто останавливаются у подъезда.

— Не говорите такой дьявольской… Прошу прощения, г-жа Рапкин, но почему же?.. Господи, верблюды Барнума и Белея должны свернуть с дороги,

чтобы зайти ко мне? Ведь, знаете, это смешно! — сказал Гораций в бешенстве.

— Это, может быть, и смешно, сударь, — возразила она, — но они все легли на землю против нашей двери, как видите, и их негры делают вам знаки, чтобы вы вышли поговорить с ними.

Так оно и было. Один за другим верблюды — очевидно, самые чистокровные — подогнули ноги, точно складные скамейки, и улеглись в ряд по знаку своих вожатых, которые теперь обратились с глубокими поклонами к окну, где стоял Вентимор.

— Кажется, мне лучше сойти вниз и узнать, что им нужно, — сказал он с несколько болезненной улыбкой. — Может быть, они не нашли дороги к Олимпии…

«Хочу только надеяться, что здесь не заметан Факраш, — думал он, спускаясь по лестнице. — Но он явился бы сам… во всяком случае, не стал бы посылать мне вестей на таком количестве верблюдов!»

Как только Вентимор появился па пороге, все проводники бросились ниц, своими плоскими черными носами уткнувшись прямо в камни.

— Ради Бога, встаньте! — сказал Гораций сердито. — Это не Гаммерсмит. Поверните налево, к Вокзальному Мосту, и спросите полицейского, где ближайший путь к Олимпии.

— Не гневайся на рабов твоих! — сказал главный погонщик на превосходном английском языке. — Мы здесь по повелению Факраша-эль-Аамаша, нашего господина, которому мы обязаны повиноваться. Мы привезли тебе все это в дар.

— Привет вашему господину, — сказал Гораций сквозь зубы, — и скажите ему, что лондонскому архитектору верблюды не могут пригодиться. Скажите, что я весьма благодарен, но принужден отказаться от них.

— О, высокородный господин, — объяснил погонщик, — верблюды не дар, но они навьючены дарами. Так как мы не смеем ослушаться приказа нашего господина, то дозволь внести в твое жилище эти ничтожные знаки его благоволения и отбыть с миром.

Гораций и не заметил, что на всех верблюдах были тяжелые вьюки, теперь снимаемые погонщиками.

— О, если это необходимо! — сказал он не слишком-то любезно. — Только, пожалуйста, поторопитесь: вот уже собирается толпа, и я не хочу, чтобы сюда пришла полиция.

Он вернулся в комнаты, где застал г-жу Рапкин, остолбеневшую от изумления.

— Все… все в порядке, — сказал он. — Я забыл… Это только несколько восточных вещей оттуда же, откуда и медный кувшин, знаете. Они присланы мне… на осмотр.

— Уж как-то чудно посылать товары на дом на верблюдах, сударь, не правда ли? — сказала г-жа Рапкин.

— Вовсе не чудно, — сказал Гораций. — Это очень предприимчивая фирма, которая придумала такой способ рекламы.

Один за другим, вереницей, входили смуглолицые погонщики; каждый складывал свой груз на пол с каким-то гортанным восклицанием и удалялся, пятясь, пока гостиная не была завалена горами мешков, тюков и ящиков, после чего явился главный погонщик и сообщил, что по числу подарки уже все.

«Интересно знать, сколько ждет себе на чай этот парень, — думал Гораций, — одного золотого как-то мало, но это все, что я могу. Попробую дать».

Но надсмотрщик отказался от всякого вознаграждения с благодарным достоинством. Когда же Гораций проводил его до ворот, то застал у ограды полицейского.

— Знаете, это не годится, — говорил полицейский. — Верблюды загородили всю улицу… Пусть проходят, а то я обязан…

— Да ладно уж, служивый, — сказал Горации, всовывая ему в руку тот золотой, от которого отказался погонщик, — они сейчас двинутся дальше. Они привезли мне несколько подарков от… от одного приятеля с Востока.

Тем временем проводники влезли на ставших на колени верблюдов, которые затем поднялись вместе с ними, двинулись по площади и, колыхаясь на ходу, скоро оставили за собой толпу, которая тупо таращилась на караван, пока верблюд за верблюдом исчезли в тумане.

— Я бы рад иметь таких знакомых, — сказал полицейский. — Ваш приятель, видно, из тароватых, не так ли?

— Очень! — сказал Гораций с яростью и вернулся к себе в комнату, откуда г-жа Рапкин уже ушла.

Его руки тряслись, но не от радости, когда он развязывал мешки и тюки и открывал ящики чужеземного вида, при взгляде на содержимое которых у него занялся дух.

В тюках оказались ковры и ткани, которые он определил по внешнему виду, как баснословно древние и выше всякой цены; в мешках заключались золотые кувшины и посуда чужеземной работы и невероятных размеров, ящики были полны драгоценных камней: нитей молочно-розоватого жемчуга величиной со среднюю луковицу, снизок нешлифованных рубинов и изумрудов, самые мелкие из которых едва поместились бы в обыкновенную коробку для воротников; и бриллиантов, грубо ограненных и отшлифованных, каждый величиной с кокосовый орех, в центре которых искрилось прозрачное призматическое сияние.

По самому скромному счету общая стоимость этих подарков едва ли могла быть меньше нескольких сот миллионов; по всей вероятности, никогда, во всей истории мира, ни одна сокровищница не содержала в себе таких богатств.

Было бы трудно для каждого, кто увидал бы себя внезапно обладателем такого громадного, неисчислимого богатства, сделать какое-либо замечание, вполне достойное такого случая, но, конечно, ни одно из них не оказалось бы таким неподходящим и действительно неуместным, как восклицание Горация, которое, хотя и было глубоко прочувствованно, но заключалось только в единственном слове: «О, черт!»