Медный кувшин
Шрифт:
— Толку не будет! — воскликнул он громко. — Я чувствую себя сегодня совершенным болваном. Я не в состоянии прилично начертить и собачьей конуры!
При последних словах он ясно почувствовал чье-то присутствие в комнате и, оглянувшись, увидел джинна Факраша. Тот улыбался ему ласковее прежнего, спокойно ожидая теплого привета благодарности, так что Гораций несколько устыдился своей неспособности отнестись к нему именно так.
«Он положительно добрый старик, — подумал он с упреком самому себе. — Он хочет мне добра, а с моей стороны свинство — так мало радоваться свиданию с ним. И все-таки черт бы взял все
— Мир тебе! — сказал Факраш. — Умерь смущение твоего сердца и поделись со мной твоей печалью.
— О, ничего особенного, благодарю вас, — сказал Гораций, чувствуя себя окончательно смущенным. — Я стал на мертвую точку в работе, и это раздосадовало меня немного, вот и все.
— Так, значит, ты еще не получил даров, которые я приказал сложить в твоем жилище?
— Ах, конечно, получил! — ответил Гораций. — И я… я прямо не знаю, как благодарить вас за них.
— Несколько пустячных подарков, — ответил джинн, — никак не соответствующих твоему достоинству… Но пока я ничего лучшего не мог дать тебе.
— Почтеннейший, они просто подавляют меня своим великолепием! Они неоценимы и… и я не представляю себе, что я буду делать с таким избытком.
— Избыток хороших вещей — это хорошо, — был поучительный ответ джинна.
— Только не в данном случае. Я… я вполне ценю вашу доброту и щедрость, но, право, как я уже вам говорил, я не могу принять такой награды.
Факраш слегка нахмурил брови.
— Как же ты говоришь, что не можешь, когда эти вещи уже в твоем владении?
— Я знаю, — сказал Гораций. — Но… вы не обидитесь, если я буду говорить совершенно откровенно?
— Разве ты для меня не то же, что сын, и могу ли я гневаться на слова твои?
— Хорошо, — сказал Гораций, загораясь надеждой. — Итак, по чести, я очень бы хотел… если только вы ничего не имеете против… чтобы все вы это взяли назад.
— Что? Не просишь ли ты, чтобы я, Факраш-эль-Аамаш, согласился взять обратно дары мои? Не значит ли это, что они имеют столь малую цену в твоих глазах?
— Они слишком драгоценны. Если бы я взял подобное вознаграждение за… за совсем простую услугу, я бы перестал себя уважать.
— Так умный человек не рассуждает, — холодно сказал джинн.
— Если вы считаете меня дураком, я тут ничего не могу сделать. Во всяком случае, я — не неблагодарный дурак. Но я чувствую совершенно ясно, что не могу оставлять у себя ваших подарков.
— Значит, ты хочешь, чтобы я нарушил мою клятву вознаградить тебя по заслугам за твое доброе дело?
— Но вы ведь уже наградили меня, — сказал Гораций, — тем, что заставили богатого купца пригласить меня строить ему жилище. И… простите мою откровенность, если вы действительно хотите мне счастья (в чем я уверен), вы избавите меня от этих драгоценностей и товаров, потому что, говоря искренне, они не сделают меня счастливым. Наоборот, они причиняют мне крайние неудобства.
— В старину, — сказал Факраш, — все люди стремились к богатству; никакое количество сокровищ не могло удовлетворить их желаний. Значит, иметь богатство считается недостойным в глазах смертных, и ты находишь его тяжелым бременем! Объясни, в чем дело?
Горацию показалось неделикатным высказать истинные причины.
— Я не могу отвечать
«Я говорю избитые, прописные истины, — думал он, — по пусть это будет и нахальство, — лишь бы достичь цели!»
Факраш был глубоко взволнован.
— О, юноша дивной умеренности! — воскликнул он. — Твои чувства не менее возвышенны, чем чувства самого Великого Сулеймана (мир ему!). Хотя даже и он не вполне презирает сокровища, ибо имеет золото, и слоновую кость, и драгоценные камни в изобилии. Да и я до сих пор еще не встречал человеческого существа, способного отвергнуть их, когда их предлагают. Но раз ты утверждаешь — и, как видно, искренне, — что мои ничтожные и негодные дары не улучшат твоего благосостояния, и раз я хочу тебе добра, а не зла, то будет так, как ты хочешь. Потому что превосходно сказано: «Ценность дара зависит не от него самого и не от дающего, а единственно от принимающего».
Гораций едва мог поверить, что он действительно победил.
— Чрезвычайно мило с вашей стороны, — сказал он, — вы отнеслись к этому так хорошо. И если бы вы смогли заставить тот караван зайти за ними как можно скорее, это было бы для меня большим облегчением. Я хочу сказать… а… а дело в том, что я жду нескольких друзей обедать ко мне завтра, и так как у меня и вообще тесновато, то мне трудно будет принять их, ничего не убравши.
— Это всего легче, — ответил Факраш, — и потому не бойся, что когда наступит время, ты не будешь в состоянии принять своих друзей надлежащим образом. А что касается каравана, он двинется немедленно.
— Ах, Господи, ведь я забыл вот что, — сказал Гораций, — я запер на замок дверь той комнаты, где находятся ваши подарки, они не будут в состоянии войти без ключа.
— Для слуг джиннов не существует ни затворов, ни заграждений. Они войдут туда и возьмут все, что принесли тебе, раз таково твое желание.
— Вот уж спасибо, — сказал Горации. — Но вы, конечно, понимаете, что я вам нисколько не меньше благодарен, чем если бы я оставил вещи у себя? Видите ли, я хочу посвятить все свое время и энергию окончанию чертежей для этого здания, которым, — прибавил он ласково, — я никогда не мог бы заняться, если бы не ваша помощь.
— Когда я пришел, — сказал Факраш, — я слышал твои жалобы на трудности работы. В чем же они состоят?
— О, — сказал Горации — немножко мудрено угодить всем, кто здесь заинтересован, и в том числе самому себе. Я хочу создать нечто такое, чем бы я мог гордиться и что мне дало бы известность. Это большой дом, и дела с ним будет много, но я с ним отлично управлюсь.
— Да, это большое предприятие, — заметил джинн после нескольких вопросов, которые никак нельзя было назвать глупыми, и ответов на них. — Но будь уверен, что все это кончится для тебя самым благоприятным образом, и ты заслужишь большую славу. А теперь, — сказал он в заключение, — я должен тебя покинуть, потому что еще не имею никаких верных вестей о Сулеймане.