Медный кувшин

Энсти Ф.

— Для коллекционера, может быть, — сказал профессор со своей обычной любезностью, — а вы не коллекционер. Нет, я могу только назвать это бессмысленной и предосудительной тратой денег.

— Ну, так сказать по правде, — заявил Гораций, — я купил его с той мыслью, что он, может, заинтересует вас.

— В таком случае вы ошиблись, сударь. Он меня не интересует. Да и чем для меня интересен металлический сосуд, о котором нельзя доказать, что его не отлили в Бирмингеме на днях?

— Найдутся и доказательства, — сказал Гораций, — какая-то печать или надпись, выгравированная

на крышке. Разве об этом я не упомянул?

— Нет, вы ничего не говорили о надписи, — ответил профессор с несколько большим оживлением. — А какая надпись? Арабская? Персидская? Куфская?

— Я этого но могу сказать… она почти сгладилась… странные треугольные отметки, вроде птичьих следов.

— Что-то похожее на клинообразные письмена, — сказал профессор, — которые могли бы указывать на финикийское происхождение. А так как я не знаю восточных медных изделий ранее девятого века нашей эры, то должен бы счесть ваше утверждение явно невероятным. Все-таки я хотел бы иметь возможность как-нибудь лично осмотреть сосуд.

— Когда вам угодно, профессор. Когда вы можете пожаловать?

— Ну, я так занят весь день, что не могу назначить наверное день моего возможного прихода к вам в контору.

— Теперь и мои дни будут достаточно заполнены, — сказал Гораций, — и вещь эта не в конторе, а у меня на квартире, на площади Викентия. Почему бы вам всем не пожаловать запросто к обеду как-нибудь на следующей неделе? А потом вы, профессор, могли бы спокойно рассмотреть надпись и узнать, что это, в сущности, такое. Ну, скажите, что вы согласны!

Он страстно хотел иметь возможность принять Сильвию у себя на квартире в первый раз.

— Нет, нет, — сказал профессор, — я не вижу причины, зачем бы вам нянчиться с целой семьей. Могу зайти один как-нибудь вечером, и взглянуть на горшок.

— Спасибо, папа! — вставила Сильвия. — Ведь и мне бы хотелось пойти и услышать, что вы скажете о Горациевой бутылке. И я просто умираю от желания видеть его комнаты. Я думаю, они роскошны.

— Надеюсь, — заметил ее отец, — что они далеко не соответствуют такому предположению. А если бы это было так, я счел бы ото весьма неудовлетворительным показанием насчет характера Горация.

— Там нет никакого великолепия, уверяю вас, — сказал Гораций. — Правда, я их отделал и меблировал за свой счет, но совершенно просто. Я не был в состоянии истратить много на это. Приходите и увидите. Я хочу устроить маленький обед в ознаменование моей удачи… Так хорошо, если вы все придете.

— Если мы придем, — не сдавался профессор, — то с условием: что вы не будете устраивать изысканный банкет. Простая, обыкновенная, здоровая пища, хорошо приготовленная, вот какая у нас была сегодня, — это совершенно достаточно. Если будет иначе, я увижу в этом тщеславие.

— Милый, милый папочка, — протестовала Сильвия в отчаянии от этого диктаторского тона. — Право, ты можешь предоставить все это Горацию.

— Дорогая моя, Гораций понимает прекрасно, что я, говоря так, относился к нему, как к предполагаемому члену нашей семьи.

Тут Сильвия сделала незаметную гримасу.

— Ни один молодой человек, который собирается жениться, не должен предаваться расточительности только на основании своих надежд на будущие блага, которые, несмотря на все, что он может рассказывать, — сказал профессор весело, — могут не оправдаться. Наоборот, если его чувство искренне, он будет делать как можно меньше трат, откладывать каждую копейку, какую может сберечь, чтобы но подвергать любимую девушку пытке долгого ожидания. Другими словами, самый верный жених будет самым бережливым человеком.

— Я вполне понимаю, — сказал Гораций добродушно, — что было бы глупо с моей стороны хлопотать об изысканном угощении уже по тому одному, что мою хозяйку — хотя она хорошо готовит простые кушанья — нельзя назвать поварихой. Так что вы можете пожаловать к моему скромному столу безо всяких опасений.

Прежде чем он ушел, был приблизительно назначен день для предполагаемого обеда — в конце следующей недели, поэтому Гораций возвращался домой как будто не шел по твердой каменной мостовой, а летел по воздуху, касаясь звезд своей поднятой головой.

На другой день он побывал в Лингсфильде и познакомился со всем семейством Вакербасов, которые все страшно интересовались будущим деревенским домом. Местоположение было такое, что лучшего не мог бы пожелать и самый взыскательный архитектор. Он вернулся в город в тот же вечер, проведя приятный день и достаточно узнав не только требования своего клиента, но еще важнее, требования его жены и дочерей, таким образом, он был в состоянии начать вычерчивать планы на следующее утро.

Прошло немного времени после его возвращения домой, и он все еще находился под приятным впечатлением понятливости, с которой Вакербасы оценили и приняли его предложения и наброски, как вдруг его поразило явление, которое было столь же неприятно, сколь неожиданно.

Стена перед ним расступилась, как туман, и сквозь нее проникла, благосклонно улыбаясь, зеленая фигура джинна Факра-ша-эль-Аамаша.

6. НЕНУЖНЫЕ БОГАТСТВА

Вентимор так убедил себя, что освобожденный джинн был только созданием его собственной фантазии, что, вздрогнув, стал тереть глаза в надежде, не обманули ли его они.

— Пригладь главу твою, о милосердный и достопочтимый, — сказал гость, — и соберись с духом, чтобы внять благовести. Ведь это воистину я, Факраш-эль-Аамаш, кого созерцаешь.

— Я… я… очень рад вас видеть, — сказал Гораций сколько мог сердечнее… — Чем могу служить вам?

— Ничем. Разве не оказал ты мне величайшую услугу, освободив меня! Вырваться из сосуда — приятно! И моим освобождением я обязан тебе!

Значит, все была правда! Он в самом деле освободил пленного гения или джинна — или как его там? — из той бутыли! Он знал, что теперь не спит, хотя желал бы, чтобы это оказалось сном. Впрочем, раз уж так вышло, то лучше всего было принять довольный вид и как-нибудь убедить это нелепое существо, чтобы оно исчезло и оставило его в покое.