Медный кувшин
Шрифт:
Профессор при этих словах опустил уши и покачал головой с горестной недоверчивостью, которая сделала его еще больше похожим на осла из пантомимы.
— Мне кажется, я его теперь великолепно понимаю, — сказал Гораций, — и ручаюсь за то, что в нем нет настоящей злобы. Я вам даю честное слово, что если вы будете спокойны и предоставите все мне, то скоро выйдете из этого нелепого положения. Если бы вы могли заставить себя, в знак того, что не подозреваете меня в дурных чувствах, подать мне свою… свою переднюю ногу на прощанье, то я…
Но профессор повернулся
— Я боюсь, — сказал он г-же Фютвой, когда они присоединились к Сильвии в гостиной, — я боюсь, что ваш супруг чувствует некоторое неудовольствие против меня из-а этого несчастного дела.
— Не знаю, чего другого вы могли бы ожидать, — ответила она не без язвительности. — Он не может не чувствовать, как и мы все после вашего разговора, что если бы не вы, то ничего этого не было бы!
— Если вы этим хотите сказать, что все произошло из-за того, что я пошел на аукцион, — сказал Гораций, — то вы могли бы припомнить, что я пошел туда только по просьбе профессора. Вы знаете это, Сильвия.
— Да, Гораций, — сказала Сильвия, — но папа никогда не просил вас покупать отвратительный медный кувшин с мерзким джинном внутри. Да и всякий, у кого есть здравый смысл, держал бы его закупоренным!
— Что? И вы против меня, Сильвия?! — воскликнул Гораций, задетый за живое.
— О, нет, Гораций, никогда! Я не хотела сказать того, чти сказа.ча. Только ведь это такое облегченно: свалить вину ни кого-нибудь! Я знаю, я знаю, что вы чувствуете почти то же, что мы. По до тех пор, пока бедный папочка будет такой, как сейчас, мы останемся чужими друг другу. Вы должны это попять, Гораций.
— Да, я понимаю это, — сказал он, — но поверьте мне, Сильвия, он не останется таким. Клянусь вам, что не останется! Через день или два, не больше, вы увидите его опять таким, как прежде. И тогда… о, милая, милая, ведь вы никому не дадите разлучить нас? Обещайте мне это!
Он бы обнял ее, но она отступила.
— Когда папа станет опять самим собою, — сказала она, — то я что-то сумею ответить. А теперь ничего не могу обещать, Гораций.
Гораций понял, что никакая мольба не поможет получить определенный ответ, поэтому он ушел с сознанием, что изменить это положение необходимо, а до т«х пор придется потерпеть.
Он кое-как пообедал у себя дома, ему не хотелось идти в клуб из боязни, что вдруг джинн вернется во время его отлучки.
— Если он захочет меня видеть, то не постесняется явиться ко мне и в клуб, — размышлял он. — Ведь он столько понимает в приличиях, сколько свинья в апельсинах. Мне вовсе не желательно, чтобы он вдруг вскочил в курительную из-под пола. Не понравилось бы это и клубным старшинам.
Он долго еще сидел, в надежде, что появится Факраш, но джинн не давал о себе вестей, и Гораций начал тревожиться. «Хорошо бы, если бы можно было призвать его звонком, — думал он. — Если бы это зависело от какого-нибудь кольца или лампы, я бы потер то или другое, но бесполезно тереть эту бутыль, да он ей и не подвластен. По всей вероятности, он чувствует, что не особенно-то отличился и считает благоразумным держаться пока подальше. Но если он воображает, что таким образом выигрывает, то увидит, что ошибся.
Его сводила с ума мысль, что несчастный профессор продолжает страдать час за часом в столь несвойственном ему образе мула, с нетерпением ожидая избавления, которое все не приходит. Если так будет продолжаться еще, он даже может умереть с голоду, если семья не догадается достать ему овса и не убедит его поесть. И сколько времени удастся им скрывать сущность его несчастья? Сколько пройдет времени, пока Кенсингтон и весь цивилизованный мир не узнают, что один из выдающихся европейских ориенталистов без устали топчется на четырех ногах у себя в кабинете?
Мучимый этими представлениями, Вентимор пролежал без сна далеко за полночь, а потом впал в тревожный сон, полный видений, не более нелепых и фантастических, чем действительность, подавшая к ним повод.
13. ВЫБОР ЗОЛ
Даже утренний холодный душ не привел Вентимора в его обычное хорошее настроение. Отослав завтрак нетронутым, он стоял у окна и мрачно глядел на сырую зеленую траву парка, на синевшее вдали Аббатство, на башню Виктории и на огромные газовые фонари, тускло маячившие в мглистом тумане.
Он почувствовал глубокое отвращение к своей конторе, куда так недавно шел со светлыми надеждами и воодушевлением. Там для него не оставалось работы. Вид рабочего стола был ему невыносим своей немой насмешкой.
Не мог он также с достоинством показаться в Коттесмор, пока положение не изменилось, и так должно было продолжаться до свидания с Факрашем.
Когда вернется джинн или — о, страшное сомнение! — он никогда не возвратится?
— Факраш! — Он громко застонал. — Не может быть, чтобы ты покинул меня в таком дьявольском положении!
— К твоим услугам! — произнес знакомый голос позади него. Он обернулся и увидел своего джинна на ковре перед камином; при осуществлении его заветного желания, все его негодование вспыхнуло опять.
— Ах, вот вы где! — сказал он с досадой. — Где вы пропадали так долго?
— Не на земле, — был краткий ответ, — а в заоблачных мирах, чтобы найти средство, как увеличить твое благополучие.
— Если вы там имели такой же блистательный успех, как здесь, — резко возразил Гораций, — то я вас покорно благодарю.
— Я более, чем удовлетворен, — отвечал джинн, который, подобно другим достопочтенным особам, был недоступен для иронии, — твоими заверениями в признательности.
— Я вовсе не признателен, — сказал Гораций, пылая гневом. — Я чертовски расстроен!
— Почему ты так встревожен? Чем ты еще недоволен?
— За коим чертом превратили вы заслуженного и безобидного ученого в бессловесного мула? — разразился Гораций. — Не для насмешки ли?..
— Это было очень легко, — сказал джинн, благодушно пропуская сквозь пальцы жидкие пряди своей бороды. — Я не раз совершал такие превращения.