Медный кувшин

Энсти Ф.

— Дорогая, — сказал Гораций, подходя к ней и беря ее за обе руки. — Я знаю все… понимаете?.. все.

— Мама! — воскликнула Сильвия с упреком. — Ты сказала ему… уже? Ведь мы решили, что даже Гораций не должен знать… пока папа не поправится.

— Я ничего не говорила ему, милая, — возразила мать. — Он никак не может знать… разве только… по нет, это невозможно! Да наконец, — прибавила она, значительно взглядывая на дочь, — почему мы должны делать какую-то тайну из простого припадка подагры? Все-таки я лучше пойду узнать, не нужно ли чего твоему отцу. — И она поспешно вышла из комнаты.

Сильвия села, молча и пристально смотря на огонь.

— Я думаю, вы не знаете, как ужасно брыкаются люди, когда у них подагра, — сказала она наконец.

— О, конечно, знаю! — сказал сочувственно Гораций. — По крайней мерс, могу себе представить.

— В особенности, когда она на обеих ногах, — продолжала Сильвия.

— Или, — сказал Гораций мягко, — на всех четырех.

— Ах, так, значит, вы знаете! — воскликнула Сильвия. — В таком случае это еще ужаснее с вашей стороны, что вы пришли!

— Моя любимая, — сказал Гораций, — разве именно теперь мое место не возле вас… и возле него?

— Только не возле папы, Гораций! — сказала она озабоченно. — Это было бы не безопасно.

— Неужели вы думаете, что я могу бояться за себя?

— Вы уверены, что хорошо знаете… на что он теперь похож?

— Я так понимаю, — сказал Гораций, стараясь выразиться как можно почтительнее, — что случайный наблюдатель, который не знал бы вашего отца, мог бы ошибочно принять его, по первому взгляду, за… за какое-нибудь четвероногое.

— Он — мул, — рыдала Сильвия, окончательно теряя самообладание. — Мне было бы легче, если бы он был хороший мул… Но… он не хороший!

— Какой бы он ни был, — заявил Гораций, становясь перед ней на колени и стараясь ее утешить, — ничто не может уменьшить моего глубокого уважения к нему. Вы должны дать мне повидаться с ним, Спльвпя, так как я вполне уверен, что сумею ободрить его.

— Вы, может быть, воображаете, что сумеете убедить его… посмеяться над этим! — сказала Сильвия со слезами.

— Я не собираюсь указывать ему на комическую сторону его положения. Смею думать, что я не настолько бестактен. Но, может быть, он был бы рад узнать, что, в худшем случае, это только временное неудобство. Я приму меры, чтобы он поправился очень скоро.

Она вскочила и посмотрела на него подозрительно, в ее расширившихся глазах уже появились ужас и недоверие.

— Если вы можете так говорить, — сказала она, — то, должно быть, это вы… Нет, не могу поверить!.. Это было бы слишком ужасно.

— Это я… сделал что, Сильвия? Разве не при вас это… это случилось?

— Нет, — отвечала она, — мне сказали об этом уже после. Сегодня утром мама услыхала, что папа громко разговаривает в кабинете, как будто на кого-то сердится, и под конец ей сделалось так не по себе, что она уже не могла терпеть и пошла посмотреть, что с ним такое. Папочка был совершенно один и такой же, как всегда, только немножко взволнованный, но вдруг ни с того ни с сего, как раз в то время, когда она входила в комнату, он… он немедленно превратился в мула у нее на глазах! Всякий — только не мама! — потерял бы голову и поднял бы на ноги весь дом.

— Слава Богу, что она этого не сделала! — сказал Гораций с жаром. — Этого я больше всего боялся.

— Значит… о, Гораций, это-таки вы! Бесполезно отрицать. Я убеждаюсь в этом с каждой минутой.

— Ну, Сильвия, — протестовал Гораций, все еще стараясь насколько возможно скрыть от нее худшее, — с чего это пришло вам в голову?

— Не знаю, — сказала она медленно. — Многое было вчера вечером. Ни один действительно хороший человек, похожий на других, не стал бы жить в такой странной квартире, обедать на подушках, со страшными черными рабами и… и с танцовщицами и тому подобным. Вы говорили, что вы — совсем бедный.

— Таков я и есть, моя голубушка. Что касается квартиры и… и всего остального, то все это исчезло, Сильвия. Если бы вы пришли на Викентьеву площадь сегодня, то не нашли бы и следа.

— Это только доказывает! — сказала Сильвия. — Но почему вы сыграли такую жестокую и… и непорядочную шутку с бедным папочкой? Если бы вы действительно любили меня…

— Да, я люблю вас, Сильвия! Не можете же вы считать меня способным на такое издевательство! Ну, посмотрите на меня и скажите, что нет!

— Нет, Гораций, — сказала Сильвия откровенно, — я не думаю, чтобы это сделали вы. Но я думаю, что вы знаете, кто это сделал. И лучше скажите мне это сейчас же.

— Если вы уверены, что вы выдержите, — отвечал он, — я вам расскажу все. — И, насколько можно короче, он передал ей, как он раскупорил медный кувшин, и все, что из этого вышло.

Оказалось, что Сильвия выслушала это гораздо спокойнее, чем он ожидал, может быть, так как сна была женщина, для нее было некоторым утешением напомнить ему, что она предсказала ему нечто подобное с самого начала.

— Но, конечно, я никогда не думала, что это будет так ужасно, — сказала она. — Гораций, как могли вы быть таким легкомысленным, что позволили такому большому злому существу выскочить из кувшина?

— Я думал, что там какая-нибудь рукопись, — сказал Гораций, — пока он не вышел оттуда. Но он вовсе не «большое злое существо», Сильвия. Это просто добрый старый джинн. И он рад сделать для меня все. Нельзя быть благодарнее и великодушнее, чем он.

— Вы называете это великодушным: превратить бедного милого папочку в мула? — спросила Сильвия, и верхняя губа ее обиженно поднялась.

— Это была оплошность, — сказал Гораций, — он не имел злого намерения. У них, в Аравии, делают подобные вещи… или делали в его времена. Конечно, это не служит ему извинением. Но все же он не так уж молод и был закупорен столько веков, что это могло сузить его кругозор. Вы должны постараться быть к нему добрее, моя дорогая.