Медный всадник — Это ВАМ не Медный змий...
Шрифт:
По утру над её брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Далее хорошо видно, что предложенное выше раскодирование несогласованного по падежам местоимения “их” верно. Речь идет о западных ветрах (от залива), западном влиянии, которое заварило революционный котел народного недовольства, опрокинувшийся на государственные институты прогнившей монархии, неспособной к началу ХХ столетия обеспечить необходимое качество управления российской цивилизации:
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась.
Картина беспредела, когда толпо-”элитарное” право, сформированное на основе библейской концепции, подминается “революционной законностью”, представлено образно и ярко. Впечатление такое, будто Пушкин действительно был свидетелем сцен выражения ужаса либеральной интеллигенции и погрязших в коррупции, пьянстве, разврате правящих классов перед зверским остервенением, поверившей в свое освобождение толпы. Внешне революционные процессы всегда выглядят стихийными и неуправляемыми, т.е. как бы идущими снизу и потому естественным кажется, что “волны народного гнева” сами врываются в подземные подвалы тюрем. Однако, одним не русским словом “каналы” поэт предупреждает читателя о существовании второго смыслового ряда описываемых явлений, подразумевающего скрытый механизм искусственной канализации этих процессов извне.
Пред нею
Все побежало. Все вокруг
Вдруг опустело — волны вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь, как тритон,
По пояс в воду погружен.
Тритон — древний морской демон. В греческой мифологии — сын бога морей Посейдона и владычицы морей — Амфитриты, обитающий с ними в золотом дворце на дне моря. Существуют сказания о состязании Тритона с Гераклом, о единоборстве Тритона с Дионисом и о том, что танагрийцы за похищение их скота отрубили спящему Тритону голову. Что хотел сказать сравнением каменного города — Петрополя — с образом всплывшего Тритона Пушкин — вопрос спорный. Однако, история послеоктябрьской России уже один раз хорошо продемонстрировала действие механизма снятия голов у тех, кто посчитал всё им не принадлежащее в качестве своей частной собственности. Посмотрим, что покажет история послеавгустовской России. И хотя для либеральной интеллигенции народные массы, ввергнутые в революционные перемены, по-прежнему — злые воры, посягающие на “священное право” частной собственности, однако, словом “как” Пушкин как бы размежевывается с нею в видении процессов, показанных в образной форме, но тем не менее ставших суровой реальностью столетие спустя.
Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна.
Его понимание этих процессов намного глубже, чем у современников: он различает видимое обыденному сознанию структурное и невидимое бесструктурное управление. А о том, что речь идет об управляемых разрушительных процессах говорит следующая фраза:
Челны
С разбега стекла бьют кормой.
В ней ключевое слово — корма. Согласно словарю В.И. Даля “кормило” — руль для управления, “корма”(судна) — задний конец или часть, противоположная носу. Одной этой краткою фразою в образной форме дается информация о двух сторонах одного и того же революционного процесса: внешне видимой, кажущейся неуправляемой, когда резко меняется направление движения государственного корабля, и внутренней, зачастую глубоко скрытой для обыденного сознания, системе управления, усилия которой сосредотачиваются на методах воздействия на низы таким образом, чтобы те творили с энтузиазмом чужое дело, как свое собственное. Вторая сторона революционных потрясений на уровне коллективного бессознательного
Революция в России вне зависимости от того, происходит она снизу или сверху, — это прежде всего крушение привычных форм бытия: словно грозой разносятся веками складывающиеся межиерархические связи-мосты на различных уровнях толпо-”элитарной” пирамиды, перетряхивается весь старый багаж исторической науки и перестают быть весомыми (плывут) привычные авторитеты.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревна, кровли
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по городу!
Большинство простых людей, занятых повседневными заботами о хлебе насущном, неспособно увидеть и разобраться в механизме скрытых пружин управления революционными бурями. Чуждые “большой политики”, в силу недостатка образования и свободного для осмысления социальных явлений времени, они становятся предметом этой политики. Естественно, что в её разрушительных последствиях им видятся признаки Божия гнева и, тем самым, они приписывают внесоциальному уровню управления несвойственную Ему социальную логику поведения.
По словам М.Е. Салтыкова-Щедрина, «мужик даже не боится внутренней политики, потому просто, что не понимает ее. Как ты его не донимай, он все-таки будет думать, что это не “внутренняя политика”, а просто божеское попущение, вроде мора, голода, наводнения с тою лишь разницею, что на этот раз воплощением этого попущения является (администратор-управленец — авт.). Нужно ли, чтобы он (мужик — авт.) понимал, что такое внутренняя политика? — на этот счет мнения могут быть различны; но я, со своей стороны говорю прямо: берегитесь господа! потому, что как только мужик поймет, что такое внутренняя политика — n-i-ni, c’est fini! (кончено)» — “Помпадуры и помпадурши”.
Народ
Зрит Божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
Но и на верхних ступенях толпо-”элитарной” пирамиды (выше царя в иерархии управления только оккультные кланы знахарей или жрецы) понимание причинно-следственных обусловленностей в исторических процессах не намного отличается от нижних, которые “элитарная знать” воспринимает в качестве толпы. Поэт удивительно тонко и образно показывает содержательную общность двух толп через их неспособность отличить сложившийся в культуре образ Божий от Бога Истинного, как надмирной реальности.
В тот грозный год
Покойный Царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: “С Божией стихией
Царям не совладать”.
Предсказание гибели монарха и грозного года жестоких потрясений основ империи дается в поэме через картину наводнения в столице. Мало кто из толкователей “Медного Всадника” обратил внимание на то, что образ царя со “скорбными очами”, данный в поэме Пушкиным, не походит на образ Петра I, а скорее ближе к описанию очень набожного, судя по сохранившимся дневниковым записям, Николая II [20]. Да и Государственная Дума, как законодательный орган управления, впервые появилась в период его царствования.
Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Есть такое выражение “людское море”. Площади столицы, забитые толпами демонстрантов в период февральских и октябрьских потрясений 1917 г., когда даже по данным французского посла Мориса Палеолога, на улицы вышло около миллиона жителей Петрограда, действительно сверху смотрелись, если не как море, то как озера, с втекающими в них людскими реками.
Стояли стогны [21] озерами