Медный всадник — Это ВАМ не Медный змий...
Шрифт:
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
После уничтожения СССР стало модным поддерживать в массовом сознании миф о социальной гармонии между представителями дореволюционной управленческой “элиты” и простым трудовым людом. На самом деле во времена Пушкина в море народной бедности дворцы царя и знатных вельмож выделялись не только как шедевры архитектуры, какими их привычно воспринимают наши современники, но прежде всего как острова изысканной роскоши, недоступной для тех, чьим трудом и талантом они создавались. Но, кроме данного места, острова в поэме упоминаются трижды. Первый раз во вступлении:
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темнозелеными садами
Её
Второй — в начале описания наводнения-революции:
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова.
И третий — в Заключении:
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров.
Мы имеем здесь дело с описанием процесса расцвета и деградации прозападной управленческой “элиты” Российской империи, как составной части толпо-”элитарной” пирамиды библейской цивилизации, а ключ к расшифровке — в фразе: “Дворец казался островом печальным”.
Согласно словарю В.И. Даля слово “остров” производное от “ост” — гребень, вершина подводной горы. Такая гора, разделенная поверхностью воды на две части — природный аналог толпо-”элитарной” социальной пирамиды. Верхняя, видимая (остров) — образ правящей “элиты”, для которой нижняя, скрытая под водой (образ толпы), как бы и не существует, хотя она на нее и опирается. Основное предназначение управленцев вне зависимости от типа общественно-экономической формации — повышать качество управление в обществе в целом. Если управленцы этой потребности общества не удовлетворяют, то общество имеет право избавиться от них: либо революционным путем (так в октябре 1917 г. произошло обрезание управленческой “элиты”, иносказательно выраженное фразой: “Нева затопляла острова”); либо эволюционным (что мы пока и наблюдаем после августа 1991 г.) через ротацию кадровой базы без смены концепции управления.
Однако, всякая попытка повысить качество управления таким способом в условиях, когда прежняя концепция управления себя исторически исчерпала, заведомо обречена на неудачу. Пушкин покажет это в Заключении поэмы, после чего станет ясно, что эволюционный путь развития без смены концепции управления в России бесплоден ().
Так в образной форме дается предупреждение: “новые” управленцы, повязанные со старыми родственно-клановыми связями, воровать будут пуще прежнего, но качества управления повысить не смогут до тех пор, пока общество не избавится от освященного “Ветхим Заветом”(на него указуют слова поэмы: “ветхий домик, одежда ветхая, домишко ветхий”) ростовщичества и не похоронит его верного служителя — безумца Евгения.
После Октябрьской бури Россия пять лет полыхала огнем гражданской войны, в процессе которой прежняя кадровая база управленцев, возглавляемая царскими генералами, ринулась в опасный путь под лозунгами спасения народа в собственном (общинном) доме от “коммунистической заразы”, без понимания того, что “коммуна” и “община” — всего лишь латинский и русский пальцы, указующие на одно и то же социальное явление.
Царь молвил — из конца в конец
По ближним улицам и дальним
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
Что получилось из попытки “спасения дома тонущего народа” хорошо показала дальнейшая история, которая, по мнению Ф.И. Тютчева, еще в пушкинские времена взяла на себя труд по защите России: “Истинный защитник России — это история; ею в течение трех столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу”(ПСС, изд. 8, с. 432).
Тайна судьбы еврейства, как социального явления, не раскрыта до настоящего
Гляжу: гора. На той горе
Кипят котлы; поют, играют,
Свистят и в мерзостной игре
Жида с лягушкою венчает.
«Гусар», 1832 год.
Не то беда, что ты поляк:
Костюшко лях, Мицкевич лях!
Пожалуй, будь себе татарин, -
И тут не вижу я стыда;
Будь жид, — и это не беда;
Беда, что ты Видок Фиглярин.
«На Булгарина», 1830 год.
Как! отравить отца! и смел ты сыну…
Иван! держи его. И смел ты мне!…
Да знаешь ли, жидовская душа,
Собака, змей! что я тебя сейчас же
На воротах повешу.
“Скупой рыцарь”, 1830 год.
Ко мне постучался
Презренный еврей
«Черная шаль», 1820 год.
Меж ними зрится и беглец
С брегов воинственного Дона
И черный в локонах еврей
И дикие сыны степей…
«Братья — разбойники», 1822 год.
Даже перечисленного достаточно, чтобы Первый Поэт России получил клеймо антисемита. И тем не менее большинство “пушкинистов” у нас в стране — евреи. Это особенная любовь, более похожая на жесточайшую цензуру, при которой любое отклонение в понимании смысла пушкинских образов от понимаемого евреями-пушкинистами мгновенно объявляется абсурдным, противоречащим здравому смыслу, анти-научным и, в силу особого положения еврейства в средствах массовой информации, издательском деле, — не может иметь доступа к читателю. Но так ли уж свободно в своих “охранительных” действиях по отношению к пушкинскому наследию само еврейство или у него тоже есть свои “псы сторожевые”?
Глава 5. Львы сторожевые
Тогда, на площади петровой
Где дом в углу вознесся новой,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
Считается, что Пушкин был великим мастером мистификаций. “Медный Всадник” наполнен ими до предела. Внешне текст как бы привязан к общеизвестным достопримечательностям Петербурга, но эта привязка очень странная. Она создает особую систему информационных умолчаний, которые, даже в случае их прямого оглашения, не могли быть поняты и тем более приняты читателями — современниками Пушкина. Так, например, Сенатская площадь никогда не называлась Петровой. В полном и достоверном тексте поэмы, в отличие от всех прежних публикаций, слово “петровой” дается со строчной, а не с заглавной буквы. “Петрос” в переводе древнегреческого — скала, камень и потому, скорее всего, Пушкин имел в виду площадь, мощеную камнем. Мостили в те времена и деревянным брусом, но во второй части поэмы поэт раскроет смысл и этого иносказания:
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой -
Как будто грома грохотанье -
Тяжело звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
“Тяжело звонкое скаканье” невозможно по деревянной брусчатке. Есть в оригинальном тексте и другие рассогласования с известными каноническими текстами поэмы. Так, например, запятая после слова “тогда” (в предыдущей цитате) — отсутствует. Кажется мелочи? А это как посмотреть. Без запятой и с названием площади “Петровой” фраза “Тогда на площади Петровой” — вполне определенна в смысле времени и места описываемых далее событий; по тому же, как она дается в оригинальном тексте читателю предлагается самому решить вопрос, когда и где происходило описываемое действие. И если принять версию, согласно которой имя Евгений — код, мера образа того социального явления, которое всеми воспринимается на обыденном уровне в качестве еврейства, то можно считать, что Пушкину благодаря особой системе умолчаний удалось показать существование этого загадочного явления в глобальном историческом процессе одновременно в далеком прошлом и настоящем. И еще одна “мелочь”: в оригинальном тексте дом не “новый”, а “новой”.