Медовый траур
Шрифт:
Коллекционер поманил меня под другой свод, освещенный красными лампочками и перегороженный огромным листом плексигласа. По ту сторону был ад: пирамиды из шелковых сетей, опутанные паутиной насекомые, непереваренные хитиновые останки.
– Этот великолепный экземпляр – самый дорогой в моей коллекции, почти четыре тысячи евро. Тропическая разновидность nephila, у которой самая прочная в мире нить. Его паутина способна остановить идущего человека. Посмотрите, как он работает, – вот он, в верхнем правом углу! Ему требуется час с четвертью, чтобы соткать сто сорок метров великолепного шелка. Настоящее чудо!
У меня по позвоночнику вверх пополз
– Тысячи евро, запертые в подвале, – нервно передернувшись, сказал я. – Честно говоря, мне трудно это понять.
Амадор вскинулся, его глаза потемнели от злости.
– А литография, которая с виду паршивее голубиного помета, – такая покупка, по-вашему, имеет смысл? Пауки всегда внушали уважение! Это великолепные архитекторы, индейцы навахо и сегодня еще учатся у них, когда строят свои хоганы [18] . У них есть чему поучиться! И они везде. На одном поле можно найти два миллиона особей, в самых чистых домах – больше тридцати. Пауки вокруг вас и внутри вас: любой француз за жизнь проглатывает во сне с десяток, это достоверные сведения! Обожаю рассказывать об этом женщинам – видели бы вы их лица! Десяток пауков, которых незаметно для себя глотаешь по ночам!
18
Хоган – один из трех видов жилища (вигвам, типи, хоган) американских индейцев, наиболее распространенный у народа навахо. Традиционный хоган имеет коническую форму и круглое основание.
Меня чуть не стошнило, но я заставил себя не отвлекаться.
– Как выглядит ваш поставщик?
– Лет сорока, не очень высокий, может, метр семьдесят. Говорит с испанским акцентом, все пальцы в перстнях. Нервный, по типу – мексиканец… из тех, кого можно испугаться: с черными усами и взглядом, от которого делается не по себе.
Этот не мог быть убийцей, тот, по словам пчеловода, куда более рослый.
Мы выбрались из паучьих лабиринтов на поверхность, и обжигающее дыхание светила я встретил как избавление.
– Анонимный звонок незадолго до вашего прихода – это были вы? – спросил Амадор, открывая ставни.
Я кивнул и слегка прищурился:
– Сегодня суббота. И биржа будет работать, верно?
Он отчаянно замотал головой:
– Нет-нет-нет. Я вижу, куда вы клоните. Не пойду!
– Вы ведь не захотите меня огорчить, господин Амадор? Ведь маленький паучок может превратиться в большую…
– Вы…
– Что?
Он заткнулся. Я продолжил:
– Где будет ярмарка?
– На Монмартре, на площади Тертр. Это ночная биржа, с двадцати одного часа до полуночи, но…
Я вытащил мобильник.
– Что… что вы делаете? – всполошился Амадор.
– Сейчас приедут мои коллеги, мы введем вас в курс дела и разработаем план действий. Сегодня же вечером вы поднесете нам этого мексиканца на блюдечке.
– А… а если он не придет?
– Посмотрим. А пока давайте снова спустимся в ваш подвал. Мне только что пришла в голову одна мысль… убийственная…
Глава семнадцатая
Человек возвращался в свою квартиру – полуголый, вымотанный, промаринованный в собственном соку и совершенно одинокий. Еще несколько часов – и душной ночью человек этот снова примется мерить шагами улицы в тщетной надежде схватить очередную преступную тень, которая, сверкнув лезвием, обагрит асфальт…
Суббота, семь часов вечера. Час ритуала, мой импульс надежды.
Постояв под душем, одевшись, побрившись, я шел по затихшим улицам своего квартала к парку за прямыми высокими стенами. Ворота были уже заперты на ночь, но сторож Марк знал мою историю и знал, как много значит для меня это место. Я нажал кнопку домофона, Марк появился в одном из окон своего дома, отпер замок и, махнув рукой, издали со мной поздоровался. Я ответил ему тем же.
Моих любимых похоронили в их родной северной земле, в ее истерзанной утробе, среди отработанного угля и заброшенных копров. Я живу слишком далеко от них, а потому вместо кладбища каждую неделю прихожу сюда, и вместо могил у меня живые ковры, на которых лопаются почки и распускаются розы. Сколько раз я бродил в одиночестве по засыпанным лепестками тропинкам, гладил надежную кору вязов, прикасался к крашеным доскам старых скамеек, где столько влюбленных находили себе приют, и каждую субботу в один и тот же час плакал. Плакал совсем тихонько, изливая накопившиеся в сердце горючие детские слезы. Без ненависти, без скорби, с такой любовью!
Марк нередко видел, как я возвращаюсь с блестящими глазами и дорожками слез на щеках, – он провожал меня в таких случаях все тем же дружеским жестом и молча смотрел вслед: «До свиданья, комиссар, до следующей недели…»
Мои странствия неизменно заканчивались в глубине парка – я огибал цветник и выходил к великолепному дубу, насмешливо смотревшему сверху вниз на хилый ясень. Именно его, этот ясень, мы с Сюзанной и выбрали, чтобы вырезать на корявом стволе наши инициалы: он символизировал для нас внутреннюю хрупкость живых существ и нежную чистоту чувств. Я любил проводить рукой по этим буквам из прежних времен, вызывать из глубин памяти поблекшие губы жены и росу ее слов… Поль Лежандр был прав, деревья излучают силу… Но сегодня вечером вместо наших инициалов мои пальцы нащупали нечто совсем другое: кора была содрана, ствол изрезан так глубоко, что ясень истекал кровью. Ни «Ф» от Франка, ни «С» от Сюзанны больше не существовало, безжалостное лезвие начисто истребило буквы. Рана была свежей, еще выступал сок.
Я резко обернулся. Меня ослепило закатное солнце, дробящееся в листве. Длинные тени, стволы, розовые кусты, поросшие травой лужайки… Ни души. Кто мог сделать такое? Моя тайна…
И вдруг я понял. Кто же еще, если не девчонка из седьмой квартиры! Эта мелкая дрянь слышала, как я говорил во сне про дуб и ясень…
Я мчался, не разбирая дороги, через ухоженные лужайки, слезы от ярости высохли. Добежав, постучался к сторожу.
Марк, слегка удивленный моим появлением, протянул руку, я ухватился за нее.
– Марк! Ты не видел здесь девочки лет десяти, с темными, довольно длинными волосами? Не приходила сюда такая, совсем одна?
Он с любопытством поглядел на меня снизу вверх:
– Что-то случилось?
Я сильнее стиснул его пальцы. Он на мгновение задумался.
– Днем сюда приходит толпа народу, в том числе немало девчушек. Как, по-твоему, я могу ответить?
– А после закрытия никого не видел?
Он покачал головой:
– Ты единственный, кого я впускаю в парк не по расписанию… Может, зайдешь чайку попить?
– Нет, извини, мне некогда.
Марк был нескрываемо разочарован:
– Ну ладно… Если я могу тебе помочь, если тебе надо… с кем-то поговорить, ты не стесняйся…
Я кивнул и собрался уходить, но тут он спросил:
– А ты теперь приходишь два раза в неделю?
– Что?
– Ну да, вчера, а потом сегодня.
– Вчера? Когда?
Он странно на меня посмотрел:
– Когда? В половине одиннадцатого, почти ночью! Позвонил в домофон, сказал: «Это Франк Шарко. Впусти меня!» Что, уже не помнишь?