Мефодий Буслаев: другой путь
Шрифт:
– А в иных просьбах силы больше, чем в приказах...
– не помню, кто сказал это, но фраза была чертовски правильной.
– Благодарю за все, Арей.
Не наставник - он так и не стал им для меня. Просто Арей - страж, с которым меня свела судьба. Очередная ступенька в жизни, так и не ставшая главной.
Я пошел вперед - не дожидаясь ответа, не рассчитывая на долгие прощания. Привыкшие ноги уже почти не вязли в песке, а меч, за этот месяц почти приросший к руке, придавал уверенности. Я перешел на истинное зрение - и ничего не изменилось. Все тот же песок. Все те же скалы. Все тот же белый, будто выточенный из кости, храм.
Время
Я шел, и мой взгляд размывался, впитывая в себя каждую крупицу древней силы, что миллионы лет сохранялась здесь. Песок тек под ногами, Храм приближался, медленно, но неуклонно, и вскоре я осознал себя стоящим перед монументальной постройкой, уходящей далеко в небеса. У храма был только один вход - огромная, пятиметровая арка.
Я застыл у входа, и взгляд потерялся в бесконечной тысяче плит. Черные и белые, они мерцали и переливались, меняя свои места, назначения и даже чары. Каждую секунду лабиринт становился другим, и все новые сочетания заклинаний появлялись из бесконечного хаоса перемещений. Плиты жадности и смеха, холода и смерти, медленного проклятия и счастья, любви и ненависти - первая сотня. Самая простая, которую мог бы пройти и маг. Плиты утопии и чар, плиты поиска и сути, вечного поединка, противоречия и иллюзорных решений - вторая сотня. Плиты вечности, путешествия, сумрака и ада - третья сотня. За нее еще не прошел никто, ни разу в истории лабиринта. Плиты легко открывали свою суть, ничуть не пытаясь спрятаться от взгляда - и исчезая в тот же миг, когда мой взгляд переходил на следующую плиту. Пусть между них читался легко и непринужденно, и в этом была своего рода подсказка - они не мое испытание.
Моим испытанием была десятая сотня плит. Сотня, плиты которой не были частью лабиринта. Не темные и не светлые, не белые, не черные и не серые - они не могли существовать, но существовали. Они стояли за границами мира, существовав еще до его создания, и не открывались моему взгляду. Они будто бы всматривались в меня, что-то ожидая, чего-то ища - и не будучи способными найти.
Вздохнув, я ступил на первую плиту. 'Быстрая', на ней нельзя было задерживаться дольше трех секунд - и я ступил на вторую справа, плиту вечного голода. Она активировалась с промежутками в тридцать секунд, и у меня было время, чтобы пройти дальше.
Лабиринт, столь не проходимый для других, был детской игрой - ведь он сам подсказывал мне нужный путь, подсвечивая его и выставляя нужные плиты. Ему было не интересно убить первого посетителя за долгие сотни лет простейшими ловушками, и плиты десятой сотни тонко щерились улыбками вдали, становясь все ближе. Вторая, третья, четвертая сотня - лабиринт не может удержать того, кто видит его насквозь. И, что куда более важно, лабиринт не может удержать того, кого удерживать не хочет.
Порой я натыкался на скелеты тех, кто пытался пройти лабиринт, не имея на то разрешения - они оставались на наиболее заметных плитах, будто бы Храм сам выставлял их тела напоказ в предупреждение следующим поколениям. Порой я запинался - когда в одном месте оказывались однозначно смертельные плиты, но всякий раз находился выход, пусть даже и в последний миг. Лабиринт играл со мной, подбрасывая все новые и новые ловушки. Он будто бы красовался, являя глазу все более и более сложные чары. Плиты бесконечного золота, плиты спасения, плиты света, плиты тьмы - в Лабиринте было все. Однажды я даже заметил плиту Вавилона - любой ступивший на нее оказался бы обладателем всех сокровищ мира, что когда-либо существовали или будут существовать. Жаль только, что сойти с этой плиты он никогда бы не смог.
Седьмая и восьмая сотня - здесь кончались простые ловушки, и начинался совсем иной путь - путь души. Плиты, наступив на которые, человек бы получил то, чего жаждет больше всего. Плиты, воплощавшие худшие кошмары, плиты, вырывавшие эйдос или лишавшие крыльев. Плиты, менявшие суть - светлый, наступив на них, стал бы темным, а некромаг - магом жизни. Плиты, обнулявшие силы наступившего. Были даже плиты, менявшие характер - зеркально обращая комплексы, превращая наступившего в свою противоположность... Или в то, что он ненавидит больше всего.
Восемьсот девяносто девятая плита. Последняя, известная мне. Пройденные плиты мягко усмехались за спиной, переливаясь на свету. У меня не было сомнений в том, что мне позволили пройти, слегка подталкивая в спину. Плиты отсутствующего цвета, плиты иных миров и пространств - они не могли существовать, но упорно отрицали это. У меня не было ключа к ним, я не знал, что меня ждет, когда я ступлю на них. Девятьсот плит лабиринта уже показали все, что укладывались в мое представление о возможном. Значит, осталось невозможное.
Плита под моими ногами угрожающе замерцала, не оставив мне иного выхода - и я ступил вперед. Ступил в неизвестность. Ступил туда, куда ступать не стоило.
Сознание разрывается на куски. Калейдоскоп отражений, бесконечный и неограниченный, раскрывается миллиардами зеркал, и я теряю себя в бесконечных лабиринтах.
Изумруды, яркие, словно кислота
– Квартира - моя!
– крик мужчины в изрядном подпитии отражается от стен.
– Где ты была, когда умирала мать? Я сидел с ней, меняя капельницы, пока ты трахалась с половиной города! А теперь твой недомуж тебя кинул, и ты со своим выродком притащилась сюда, и пытаешь отсудить у меня половину дома!
Почему они кричат?
– Мне нужно где-то жить!
– Зозо не спала уже третьи сутки. Вскоре после родов ее муж исчез, не выдержав жизни с маленьким ребенком и загуляв.
– И половина квартиры - моя!
Молодая женщина не понимала, почему на нее свалились эти беды, и почему брат вместо того, чтобы помочь, обливает презрением.
– А чем ты думала, когда рожала?!
– голос Эди только набирал силу, и уже разбился о стену первый бокал.
– Ни работы, ни своей квартиры, ни денег - только муж, которого ты и знала месяц. Не было бабла на презервативы? Не могла сделать аборт?
В жизнь Эди, только начавшую налаживаться после смерти матери, снова влезала тупоголовая старшая сестра. Ему было всего двадцать четыре, он уже закончил универ и к нему почти переехала девушка - как в дом, его дом, притащилась конченая дура, отобрав комнату, за которую ему платили аренду.
Чем я им помешал?
Золотоволосый мальчик четырех лет сжимается за диваном, прячась от громких голосов. До него никому нет дела, и он не понимает, что он делает не так - ведь мама с папой только пару дней назад были вместе. Он еще не осознавал, что произошло, но понимал, что в чем-то виноват,