Мегрэ защищается
Шрифт:
С тех пор ему не раз приходилось по делам следствия бывать в этих домах, и он постоянно испытывал чувство стеснения, может быть, даже какого-то раздражения, которое, однако, происходило совсем не от зависти.
Он знал по опыту, что большинство людей, живущих в этих домах, были в какой-то степени неприкосновенны. Если они сами не были влиятельными особами, у них были высокопоставленные друзья, которым они грозили пожаловаться. Как это сделал Приер, позвонив непосредственно министру внутренних дел.
Жанвье замедлил ход.
Комиссар пробормотал сквозь зубы:
— Распутница!.. — Затем, сознавая свое бессилие, как бы покорившись неизбежному, с горечью произнес: — Поехали!.. На набережную Орфевр…
На набережную Орфевр, где он имел право допрашивать кого угодно и когда угодно. Кого угодно, кроме таких людей, как мадемуазель Приер. Жанвье молчал. Он понимал, что сейчас не время разговаривать.
— Молодая девушка такого круга, по всей вероятности, ездила за границу, — внезапно сообразил Мегрэ. — В таком случае у нее должен быть заграничный паспорт.
Значит, в полицейской префектуре на нее заведена карточка с фотографией.
Он хорошо знал канцелярию, где эти карточки хранились в металлических ящиках, выкрашенных в зеленый цвет. Много раз ему приходилось обращаться к чиновнику, который ведал этими карточками, некоему Лорио. Тот без колебаний открывал ему свои шкафы.
Но не по делу Николь Приер! Ему придется пойти другим путем. Алин была права: необходимо как можно скорее получить фотографию этой девушки.
— У Барнакля все еще есть его лейка?
— Он скорее расстанется с женой, чем с фотоаппаратом…
— У него есть жена?
Удивительное дело! В течение тридцати лет, что Мегрэ знал инспектора Барнакля, он ничего не слышал о его личной жизни. Считал Барнакля холостяком. Всегда в черном, с лоснящимися локтями, с бахромой на манжетах костюме, который он носил годами и на котором всегда не хватало пуговиц, этот инспектор производил впечатление человека, согнувшего спину под тяжестью неудачно сложившейся жизни. Барнакль скорее походил на вдовца, который совсем недавно потерял жену и еще не имел времени справиться со своим горем.
Он уже работал на Набережной, когда Мегрэ в первый раз переступил порог уголовной полиции. Мегрэ всегда обращался к нему «господин Барнакль», так что все инспекторы тоже называли его так, правда, с оттенком иронии.
Войдя в свой кабинет, Мегрэ позвал привратника:
— Попросите ко мне господина Барнакля, если он здесь.
Рабочий день подходил к концу. Было почти шесть часов. Солнце все еще стояло высоко, и по-прежнему не чувствовалось прохлады.
— Вы звали меня, господин комиссар?
— Присядьте, господин Барнакль…
Инспектор был старше всего на два с половиной года. Неужели через два с половиной года у Мегрэ будет такое же покорное выражение лица, такие же глаза без радости, без любопытства, такая же дряблая старческая кожа и такие же усталые плечи?
А может быть, Барнакль всегда был таким? Он женат. Значит, был когда-то влюблен, дарил фиалки. Этому трудно сейчас поверить.
Барнакль, безусловно, был не семи пядей во лбу, но, если он нападал на след преступника, не оставлял его, пока не доводил дело до конца.
— Мне хотелось бы дать вам одно поручение, господин Барнакль, но я в нерешительности. Если о нем узнают, вы рискуете получить отставку раньше времени.
— Это значит, что я на три месяца раньше перестану сбиваться с ног…
В его голосе не прозвучало упрека. Барнакль не был озлоблен, никогда ни на кого не сердился.
— Я выполню ваше поручение, господин комиссар.
— Мне нужна фотография одной молодой девушки… Где, когда и как вы ее сфотографируете — это ваше дело…
— У меня есть опыт по этой части.
Действительно, к таланту Барнакля-фотографа прибегали очень часто.
— Она живет на бульваре Курсель и посещает лекции в Сорбонне. На бульваре Сен-Жермен живет ее подруга, дочь доктора Буэ. Его телефон вы найдете в телефонной книге. Больше мне ничего не известно.
Ни где она еще бывает, ни где проводит досуг.
— У нее есть машина?
— Если и есть, то недавно — ей только восемнадцать лет. Дядя ее — докладчик Государственного совета. У него, конечно, есть и машина, и шофер…
Должен вас предупредить, что, если вы задумаете обратиться к консьержке, дядя немедленно сообщит об этом префекту… Префект самым строжайшим образом запретил мне заниматься этой девушкой… Картина ясна?
— Это, пожалуй, только отнимет у меня немного больше времени… Вы можете дать мне ее приблизительный портрет?
Мегрэ описал внешность Николь Приер.
— Весьма возможно, что в такую погоду она не сидит дома, — самому себе сказал Барнакль. — Такие люди обедают поздно… Пожалуй, у меня еще есть время… — В дверях он обернулся и, улыбнувшись, сказал: — Только прошу вас, в случае каких-либо неприятностей, не хлопочите обо мне и не расстраивайтесь… — Оказывается, эта покорная овечка Барнакль за три месяца до отставки проявляет себя совсем в другом качестве. Он добавил заносчиво: — Они не имеют права трогать мою пенсию… Они обязаны дать мне ее, вы понимаете!.. Это мои собственные деньги.
Деньги, которые они у меня удерживали все эти долгие годы…
Мегрэ подписал бумаги, лежавшие на столе. Ничего нельзя было предпринять до получения фотографии.
Он чувствовал себя опустошенным, никому не нужным.
По привычке, как каждый вечер перед уходом с работы, Мегрэ зашел в соседнюю комнату. Там сидел Люка.
— Зайди ко мне на минутку…
Мегрэ сердился на себя за то, что не рассказал Люка о своих неприятностях. Причина заключалась не в приказе префекта — ведь он посвятил в свои дела Жанвье, — просто у него не хватило мужества снова повторить этот унизительный рассказ.