Механические птицы не поют

Баюн София

Мия встала со стула и медленно пошла по залу, не переставая играть. Уолтер видел, как она прикрыла глаза, полностью отдавшись ритму сплетенных мелодий и звуку его голоса. Может быть из-за таких моментов Уолтер и тосковал по этой женщине. В этот момент между ними возникала особенная близость, такая вибрирующая и крепкая связь, какой, может быть, не дала бы даже любовь.

Самозабвенность Мии заставляла верить ей, тянуться к ней и попадать под ее чары.

— А у меня есть новые,

Новые-преновые,

Новые ботинки!

Уолтеру

нравилось, что люди здесь были простыми. Попробуй он петь про счастье обладать хорошей косой да парой новой обуви на Альбионе — его бы заперли в сумасшедший дом, а здесь он смотрел в зал и замечал все больше искренних улыбок. Некоторые начинали выстукивать ритм кружками по столам, один из моряков, молодой и черноволосый, подпевал ему громче остальных. Девушка в голубом платье, сидящая рядом, смотрела на спутника с такой нежностью, что Уолтеру было завидно.

Мия кружилась в центре зала, и на ее красной шелковой юбке растекались отблески огня, а ее браслеты тихо звенели в такт движению смычка.

В тот вечер Уолтер много пел, много играл и много пил. От медных гитарных струн начали болеть пальцы, а голос все чаще приходилось подкреплять грогом, в который Хенрик, кажется, лил все больше рома.

— Мия, почему ты не носишь ничего на шее?

— Не люблю ошейников.

Алкоголь смывал все слова и растекался обжигающей пленкой под кожей. Уолтер был не настолько пьян, чтобы хуже играть или чтобы у него заплетался язык. Он был пьян ровно настолько, чтобы в его голосе звенела безрассудная, легкая радость.

Без выпивки Уолтер еще не научился полностью забывать о своем прошлом и расправлять пружину, с раннего детства сжатую в душе.

Мия пила наравне с ним, танцевала, иногда откладывая ради этого скрипку. Когда она танцевала, надевала на руку инструмент с Южных Берегов, похожий на два плоских черных камня. Его щелчками она поддерживала ритм, выплетаемый гитарой.

Стук ее каблуков.

Удары кружек по столам.

Звон браслетов.

Дыхание.

Биение сердец.

Весь паб был насквозь пронизан ритмами, которыми наполняли его Уолтер с Мией. Песни были простыми, но напоминали грог, который варил Хенрик. В их простоте каждый видел что-то свое, и пьянили эти песни так же верно, как ром и пиво, которые не забывала разносить Василика.

— Уолтер, давай немного успокоим ребят? Пора заканчивать, а я боюсь, что нас не отпустят спать, — обратилась к нему Мия под конец вечера.

Ее высокая прическа слегка растрепалась и потеряла часть своих перьев. На щеках появились красные пятна, особенно заметные на бледном лице, а глаза лихорадочно блестели.

— Кажется, ты сама не хочешь заканчивать, — улыбнулся ей Уолтер.

— Я всегда ухожу раньше, чем мне захочется, — задумчиво отозвалась Мия, и от ее слов повеяло странной тоской.

— Тогда… мы похабные песенки пели?

— Пели, — кивнула Мия, забирая у Хенрика одну чашку кофе и подвигая вторую к

Уолтеру.

— Спасибо. Еще мы пели про алкоголь, про то, какое у нас паршивое правительство, про море, про работу, снова про алкоголь…

— И снова похабные песенки.

— Это была твоя идея!

— Все мои идеи удачны, — промурлыкала Мия и, прищурившись, отпила кофе.

Одна из последних песен, чьи аккорды ко всеобщему восторгу взяла Мия, считалась неприличной даже для портовых пабов.

— Хорошо… Кого мы забыли?

— Милых барышень, ждущих на берегу, — зевнула Мия.

Кофе у Хенрика выходил совсем не таким, как у Уолтера. В чашке было нечто черное, густое, приправленное алкоголем и перцем. Один глоток согревал изнутри и возвращал ясность мыслей.

— Тогда побудь милой барышней, а я тебе подыграю, — предложил он, поднимая чашку.

— Идет. Надо же иногда вспоминать, как это делается.

Мия залпом допила кофе и развернула стул к залу.

Уолтер, подумав, взял первые аккорды баллады.

— Одной безлунной ночью, когда спала луна,

Лежала я в каюте и мысль мне пришла,

Пускай мое сознание вдаль заберет мой сон,

Команду я увижу, и море с кораблем.

На корабле том Франклин, как прежде он красив,

Как прежде он удачлив, и он, как прежде жив…

Шум затихал. Никто не подпевал и не стучал по столам, никто даже не говорил. Василика стояла у стены, опустив пустой поднос и слушала, изредка вытирая глаза рукавом.

Голос Мии был печальным, глубоким и темным, как море. Иногда в нем дрожали слезы, а иногда — отчаянная надежда. Уолтер играл и ясно чувствовал настроение почти всех сидящих в зале мужчин — каждому в этот миг хотелось зваться лордом Франклином, пусть даже и мертвым. Зато прекрасная девушка с печальными глазами любила бы сквозь смерть.

— Мне тяжко мое бремя, до стона и до боли,

Но перейду пути я, пересеку я море,

Мне золота не жалко, но я прошу, скажи,

Что где-то там мой Франклин навек остался жить…

Слова повисли в воздухе золотящейся взвесью. Уолтер еще перебирал струны, доигрывая балладу, а Мия замолчала и повернулась к нему. Она смотрела на него со странной смесью грусти и интереса, и Уолтер старался не поднимать глаз от гитары, потому что даже невидимым этот взгляд обжигал. Если он посмотрит Мие в глаза — точно не сможет закончить песню.

Наконец, мелодия оборвалась.

— Все, господа, мы закрываемся! — объявил Хенрик, когда стихли аплодисменты.

Василика собирала деньги с тех, кто еще не успел расплатиться. Уолтер и Мия сидели у стойки, чувствуя, как сегодняшний вечер уходит, теряя свои чары и свой пьянящий жар.

Люди выходили, открывая двери в промозглую синюю темноту. Кажется, даже свечи потускнели.

— Не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался, — вдруг сказала Мия, прикасаясь к его запястью.

— И что же ты предлагаешь?