Механический ученик
Шрифт:
— Расскажу-ка я вам, любезный друг, вот что. Первую огненную машину — и сие вам, вероятно, известно — построил аглицкий мастер Ньюкомен. До него тоже строили огненные машины, да действовали они зело плохо.
Он взял в руку перо и чёткой, ясной линией нарисовал похожий на бочку котёл.
— Из сего котла, — он ткнул пальцем в рисунок, — исходит начало и побуждение всей машины. Вот цилиндр с поршнем. Поднялся поршень до верха — и пар больше не подают.
Он рисовал части, или, как говорили в те времена, главнейшие члены машины, и
— В отверстие цилиндра, — продолжал Шлаттер, — пускают маленький фонтан студёной воды. И пар сгущается, обращается в воду. А поршень оседает на дно цилиндра.
Шлаттер любовно оглядел рисунок.
— Однако, — сказал он, — действие машины вы понимаете и сами, я же толкую про другое. Однажды при сборке машины Ньюкомена присутствовал шведский физик Мортен Тривальд. Он, как и мы с вами, понял действие огненной машины. Воротясь в Швецию, Тривальд заявил, что придумал новую огнедействующую машину для откачки воды из шахт. Он даже изловчился стребовать на неё патент. Но машина Тривальда не пришла в действие! А веду я к тому, что мало постичь устройство машин и огнедействующую механику, надобно ещё обладать талантом истинного мастера. Понимаете?
— Понимаю.
— Это касательно техники. Что же до остального, то скажу — большей славы нынешнему механику и сыскать не на чем. Правда, до аглицких мастеров нам далеко, но ежели у вас что-нибудь получится, то вам всенепременно пойдут чины и награды. Глядишь, и при дворе обласкают. Вот тебе и карьера!
— Да не в этом дело!.. — пробормотал Ползунов.
— И в этом тоже! — уверенно оборвал Шлаттер. — Удивительный вы, право слово, человек. Столица вас не волнует, успех — оставляет равнодушным. Уж не больны ли вы? Да у меня в ваши годы от одних этих слов кровь в жилах кипела!
Странное чувство охватило Ползунова, когда он покидал Шлаттера. Казалось, они говорили на двух разных языках и понимали друг друга, лишь когда речь заходила о машинах.
«Как жаль, — думал Ползунов. — Такой замечательный мастер, а сколь честолюбив и как мало верит в российских механиков».
А Шлаттер после ухода Ползунова на минуту задумался, потом вздохнул, пробормотал что-то вроде: «Экой странный…» — и сел за перевод труда знаменитого немецкого механика.
В ГОСТЯХ У ПОРОШИНА
На третий день после приезда Ползунов встал пораньше, принял у денщика Семёна вычищенный мундир и отправился к начальнику Колывано-Воскресенских заводов Андрею Ивановичу Порошину.
Он очень ждал и очень боялся этой встречи. Ждал — потому что скучал по Андрею Ивановичу и часто вспоминал его, а боялся — потому что теперь это был не какой-то заштатный прапорщик-геодезист, а знатный придворный и начальник. Вот отчего Ползунов не решился отправиться к нему сразу после приезда.
Небольшой особняк Порошина стоял на берегу Мойки, неподалёку от снятой Ползуновым квартиры. Его провели в дом, Андрей Иванович сам вышел ему навстречу.
— Ванюша, дорогой мой, — сказал он, обнимая Ползунова. — Рад тебя видеть. Мы тебя заждались, не знали, что о тебе думать. Боялись, уж не случилось ли чего с тобой в чужом городе.
Он провёл Ползунова в кабинет, усадил в кресло.
— Ну скажи мне, мой друг, — продолжал он, — благополучно ли ехал? Все ли живы и здоровы в любезном Барнауле? И что у тебя слышно?
— Всё хорошо и слава богу, — отвечал Ползунов. — И барнаульские наши живы и здоровы, вас по-прежнему любят и велели кланяться. И вам спасибо, что не забыли меня!
— Какие ещё спасибо! — воскликнул Андрей Иванович. — Разве я тебя, Ванюша, могу забыть? И стараюсь следить за твоими делами. Христиани шлёт о тебе в Петербург самые лестные письма. Ну давай рассказывай по порядку, а я велю пока приготовить нам с тобой завтрак.
Начался предлинный разговор. Андрей Иванович вспомнил о судьбе серебра, которое он, подобно Ползунову, привёз в своё время из Барнаула в Петербург.
— Из этого серебра, — говорил он, — в 1752 году её величество воздвигла гробницу Александру Невскому. Приношение истинно царское и христианское. Девяносто пудов чистого серебра! Видел ли ты, братец, сей драгоценный памятник?
Ползунов видел гробницу, и она вызывала в нём двоякое чувство. Он восхищался красотой памятника, блистательной работой петербургских мастеров. Рыцарские доспехи воинов, великолепные военные трофеи, громадные подсвечники по бокам. Благолепие памятника покоряло душу.
Но, глядя на памятник, он вспоминал и другое. Чёрные дыры шахт, где двенадцать часов в день горбились рудокопы. Жаркие печи. Дети и подростки, похожие на стариков. Он вспомнил пристань, грузчиков, баржи. Раскольников, которые сожгли себя заживо. Стоила ли эта серебряная глыба тысяч человеческих жизней?
— Великое государство, — продолжал Андрей Иванович, не дожидаясь ответа, — создаёт великие памятники: пирамиды, дворцы, каналы. Я полагаю, что гробница Александра Невского — тоже великий памятник наших славных дней, так ведь?
— Да, — отвечал Ползунов. — Я видел гробницу.
— А стихи господина Ломоносова прочёл? Как же так — стихов не заметил! Погоди-ка…
Святой и храбрый князь здесь телом почивает,— Но духом от небес на град он сей призирает…Дальше забыл! — сказал Порошин, весело поглядывая на Ползунова. — А что ты скажешь про Прусскую кампанию? Читал указ — нашему оружию покорилось целое Прусское королевство, и подчиняется оно отныне русскому генерал-губернатору.