Механический ученик
Шрифт:
— Вот то-то и дело, что ты со своими золотыми руками да светлой головой живёшь в бедности. А дураки строят царские хоромы!
— Ну и господь с ними, с дураками!
— Ты меня послушай, — тихо сказал Семён. — Я тебе помогу с деньгами. Завтра придёт большая партия серебряной руды. Ты после апробации запиши, что по причине её большой сырости надобно не полфунта с пуда сбрасывать, а три четверти фунта. Дальше ни о чём не думай, я тебе из рук в руки… На дом хватит!
Иван ошалело поглядел на Семёна. Странные мысли закружились у него в голове. Всего четверть фунта — кто заметит? — а не
— А завтра вечером заходи ко мне, — говорил Семён. — Я тебя с друзьями познакомлю. Что ты всё один да один, как медведь в берлоге. Дружно надо жить, по-хорошему. Ты мне помог, я — тебе.
Иван живо представил себе семёновских дружков, разговоры о чужих деньгах — кто сколько ворует, у кого какое жалованье. Эти друзья не отвяжутся потом ни за что.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Нет, спасибо.
Семён вышел, не сказав ни слова.
Внешне с тех пор ничего не изменилось, но Иван знал, что в лице Семёна нажил себе врага.
Семён настроил против него канцеляриста Мартына Кторова, озлобленного неудачника. Мартын всем завидовал. Услыхав о богатстве далее незнакомого ему человека, он начинал грызть ногти и бурчать сквозь зубы: «Что же это такое, почему у него есть всё, а у меня — ничего. Ворует небось!» Ивану, которого привечали Порошин и Христиани, он завидовал особенно.
Семён всячески подстрекал Мартына. Говорил, что Иван насмехается над его маленьким ростом, наушничает начальству. Иван и Дарья Абрамовна и знать не знали обо всём этом. Поэтому, когда Ивана командировали от завода в Бийскую крепость, Дарья Абрамовна, ничего не подозревая, собралась к Мартыну в дом.
В доме Мартына за длинным столом сидели гости: поп, дьякон, два канцеляриста и копиист-чертёжник — мозглявый юноша, необычно гордый тем, что попал в столь избранное общество.
Сперва выпили за хозяина. Потом за всех присутствующих. Потом за будущую хозяйку, чтобы бог послал холостому Мартыну добрую и весёлую жену. Пили даже за дворовую девку Маланью, которая прислуживала за столом и поглядывала на Мартына хитрыми, бесстыжими глазами. Дарья Абрамовна едва пригубляла рюмку. Потом тихо сказала:
— Давай, Мартын, выпьем за моего Ванюшу, чтобы он всё сделал да поскорее возвращался.
— Чего же это нам за него пить, — неожиданно возразил Мартын. — Он-то небось, когда с начальством гуляет, о нас и не вспоминает.
— Да что ты, Мартын, — опешила Дарья Абрамовна. — Он и не гуляет с начальством вовсе. Ванюша непьющий.
— Конечно, — ехидничал Мартын, — он непьющий. Это мы пьяницы. Он учёный. А мы — мелочь канцелярская. Ему прапорщика дают, а мы — писари. Может, мы и такие и сякие, зато свою братию перед начальством не оговариваем!
— Кто оговаривает? — рассердилась Дарья Абрамовна. — Ванюша мой оговаривает? Ишь что понёс, окаянный!
— Это я окаянный? — закричал Мартын, вскакивая.
Гости тщетно пытались остановить его. Стол закачался. Штоф с водкой упал на пол и разбился. Началась свалка.
Потом Ползунов почти полгода вёл с Мартыном тяжбу. Дело кончилось мировой и обошлось Ползунову в пять рублей.
…Всё это припомнилось ему, когда он услыхал разговор Семёна с матерью. Он снова выглянул в окно — Семёна уже не было. Иван закрыл книгу и вышел на улицу.
Возле гармахерской, где находились печи для очистки меди, Иван увидал человек пять горнозаводских рабочих. Они не заметили его. Между ними сидел слепой старик с мальчиком-поводырём.
Ползунов узнал старика. Этот старик проработал на Барнаульском заводе двадцать лет и постоянно следил за плавкой серебра. Надо было поймать минуту, когда серебро уже начинало плавиться, но ещё не улетучивалось. Прошли годы, и перед глазами старика не осталось ничего, кроме ослепительного блеска металла.
— Спой ещё что-нибудь, дед, — сказал высокий парень в фетровом колпаке. Это был Артём Поляков, вожак и заводила у здешних рабочих. — Хороши у тебя песни!
Дед запрокинул к небу седую голову и запел:
Ты взойди-ка, взойди, Солнце красное, Над горою-то над высокою, Над полянушкой широкою. А на той полянушке Стоит завод новенький, А у железных-то ворот Будочка сосновенькая. Ты свети-ка, согрей, Красное солнышко, Во заводе там да работничков, Добрых молодцев-бездомничков. Ты им дай-ка, прибавь, Красное солнышко, Силу крепкую да крепёшеньку, Было б можно терпеть Холод-голод, непогодушку Да разнесчастную невзгодушку.Иван подошёл ближе, Песня оборвалась. Рабочие исподлобья глядели на него. Для них он уже был — начальство. А для начальства, как и раньше, — солдатский сын.
— Айдате робить, — сказал Артём. — Ты, дед, иди с богом. Вот тебе на краюху хлеба да на чарку вина.
Дед суетливо поднялся.
— Спасибо вам, люди добрые, дай вам бог здоровья!
Мальчик уводил его. Через минуту возле гармахерской никого не осталось.
Ползунов повернулся и зашагал к дому.
Взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Уже три года, как его определили в обучение пробирному и плавильному искусству — и что? С самого прихода на завод ничего не изменилось. Разве что немного прибавили жалованье. Ни настоящей работы, ни учёбы нет. На его счёт принято определение, ему сто раз обещали — и всё это пустой звук.
«А желаю же по силе оных определений тем наукам обучаться, — писал он в рапорте к начальству, — дабы я за полагаемыми на меня другими должностями в знании оных наук против своей братии не мог понести обиды. К тому же молодость моих лет без наук втуне пропадает».
ПОБЕГ
Летний полдень на Барнаульской пристани. Жара. Рабочие сели обедать. Посреди кошмы, расстеленной на траве, — жбан с квасом, рыбный пирог, горшок с кашей, огурцы, хлеб.