Механический ученик
Шрифт:
Смеркалось. Надо бы зажечь свечу и посидеть над книгами и чертежами, поломать голову над расчётом огненной машины. Но он не мог даже подняться. Тупая работа на пристани, споры, кляузы, наказания выматывали все силы.
Отдыха не было даже дома.
Он вернулся из Петербурга не один. Вместе с ним в Барнаул, в его дом, приехала из Москвы солдатская вдова Поленька Поваляева.
— Познакомься, матушка, — сказал он тогда, вводя Поленьку в избу, — моя невеста, Поленька.
Мать поглядела на неё и, ничего не сказав, ушла к себе. С первого взгляда невзлюбила
— И одевается она не по-нашему, — ворчала Дарья Абрамовна, когда оставалась наедине с сыном. — Всё ходит в своём, в московском. Ишь расфрантилась — нашим, уральским, видать, брезгует. А ты тоже хорош! Мало тебе вокруг барнаульских девок? Верно Семён Черемисинов говорит: при твоём уме да чине ты, Ваня, кого угодно выбрать мог. Хоть купчиху, хоть приказчикову дочку.
— Ты больше с Семёном разговаривай! — в сердцах крикнул Иван. — Он тебя научит!
— Вот ты невзлюбил Семёна, — отвечала Дарья Абрамовна. — Чем он тебе плох? Поди, не глупее тебя будет! Вон какой дом построил!
— При чём здесь дом?
— А при том. Он о своей семье печётся. Хочет, чтобы они не хуже людей жили.
Иван тяжело вздохнул.
— Послушай, мама, — мягко заговорил он. — Что значит — не хуже? Ежели ты толкуешь о деньгах, то их всё равно всегда мало, а ежели про заботы да дела, то это совсем другое дело.
— Не знаю я ничего, — отвечала Дарья Абрамовна, — но только на женитьбу своего родительского благословения я тебе не дам!
Не было счастья, да несчастье помогло. На Красноярской пристани случился пожар. Сгорела казённая изба. Дело было вот в чём.
Иван ещё в Петербурге задумал сделать модель огненной машины Ньюкомена. Но времени на работу не оставалось: приходилось дневать и ночевать на пристани. Тогда он приказал двум крестьянам поставить в казённой избе глиняный горн, чтобы отливать в нём детали будущей модели.
Горн поставили. В тот же вечер его принялись сушить. Тут-то и случился пожар.
Иван не получал разрешения на строительство горна. И понятно, не захотел объяснять начальству истинную причину пожара. Он ограничился короткой запиской: изба-де сгорела из-за неисправности печи.
Тем бы дело и кончилось, не живи в той же деревне крестьянин по имени Токарев. Когда-то давным давно Ползунов наказал его по приказанию Христиани «за пустые и бездельные слова». Токарев затаил обиду. И теперь написал донос.
Через два дня Христиани вызвал Ползунова для объяснений.
— Как это случилось, — громко возмущался Христиани, — что вы утаили от меня правду?
Ползунов стоял, опустив голову.
— Почему я от посторонних людей узнаю, что вы строили в казённой избе горн, собирались отливать части какой-то машины?
— Я был неправ, — сказал Ползунов. — Воля ваша, можете вычесть из моего жалованья стоимость избы.
— И вычтем! — сердился Христиани. — Рассудим до конца и вычтем. Ну от вас-то, Иван Иванович, от вас я этого никак не ожидал.
— А что мне было делать? — горячо отвечал Ползунов. — Ведь с тех пор как я вернулся из Петербурга, только одного и прошу: окажите милость, дайте построить огненную машину. Ежели бы мне поддержку не на словах, а на деле дали, сколько бы я успел!
— Ладно, — сказал Христиани. — Я ещё раз доложу в Петербург. Думаю, разбираться с этим делом будет сам Андрей Иванович Порошин. На будущий год он, видимо, приедет на заводы. И теперь уже генералом.
— Порошин приезжает! — радостно воскликнул Ползунов.
— Да, и к его приезду вам бы следовало обвенчаться в церкви с вашей невестой Пелагеей Поваляевой. Чтобы не было никаких разговоров.
«А эти разговоры — чья работа, — подумал Иван. — Токарева или Черемисинова?» Он вспомнил, что всё последнее время видел Токарева возле припасной конторы. Начальник её, Семён Черемисинов, всячески привечал его. Одна компания!
Резкий стук в дверь вернул Ползунова к действительности.
В дверях стоял капрал.
— Ваше благородие, — сообщил он. — Тут батоги привезли, изволите посмотреть?
— Батоги? — переспросил Ползунов.
Он молча глядел на капрала.
«Почему я должен заниматься всем этим? — думал он. — Неужели для этого я учился, пытался что-то понять, разбирался в чертежах и книгах? Следить за солдатами и казаками? Глядеть на батоги? И всё-таки… Раз уж судьба приставила меня к этим делам, я должен выполнять их честно, отвечать за работу, но вместе с тем делать всё, чтобы облегчить труд отданных под моё начало людей».
— Ты вот что, — сказал он капралу. — Ты батоги брось. Давай попробуем платить задельно. Больше сделал — больше и получил. Пускай люди доброхотно работают и сами блюдут свою выгоду. Может, тогда и палок не потребуется? С начальством я этот вопрос улажу. Ну как?
— Есть, ваше благородие! — весело отвечал капрал.
Ползунов поднялся, достал с полки книгу, зажёг свечу и углубился в чтение.
СТРАШНЫЙ СОН
Тихим летним вечером по берегу реки прогуливались двое. Один — сухопарый, длинный — шёл, засунув руки в карманы, и внимательно слушал собеседника. А тот — невысокий, крепкий — излагал что-то, размахивая руками и встряхивая окладистой бородой.
— Да поймите вы, любезный Иван Иванович, — перебил высокий, — механическое искусство и душевные помыслы суть вещи различные. Людскими чувствами и движениями души движет господь бог. И механическими ухищрениями ничего не изменишь! Это я вам говорю как бывший пастор.
— Нет, почтенный господин Любке, я с вами не могу согласиться, — отвечал Иван Иванович. — Машина, над которой я сейчас тружусь и которая уже несколько лет отнимает всё моё время, это не просто механизм — это вещь, должная облегчить труд по нас грядущим. В этом корень. Ради этого я изучил все машины, созданные в Англии и Германии. Ради этого создаю свою машину, отличную от тех.