Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941
Шрифт:
Это звучит иногда как будто мягко: пусть Президиум ВЦИК будет тем, чем ЦК для партии. Не может этого быть. В тот момент, когда председатели губисполкомов будут подбираться не ЦК партии, - в этот момент у нас все вверх дном пойдет. Этого быть не может и быть не должно». «Без губкомов, откровенно заявил он, мы не можем провести ни натурналога, ни регулировать заработную плату, ни руководить хозяйством» [217] 46.
Реальная же политика была еще откровеннее. К концу 1923 г. государственные органы в центре и на местах в основном лишились своей самостоятельности и теперь полностью зависели от соответствующих партийных комитетов. По словам Каменева, к этому времени партийный аппарат уже на 3/4 управлял промышленностью [218] 47.
217
46 Там же. С. 47, 51, 228.
218
47 Правда. 1924. 12 янв.
После смерти Ленина в речи на заседании коммунистической фракции II
219
48 Цит. по: Советская Сибирь. 1924. 16 февр.
В результате проведения политики «диктатуры партии» двойственность политической системы, сохранявшаяся при Ленине, исчезла. Это была уже не партия-государство, а партийное государство, так как партийный аппарат «проглотил» государство и сам стал структурой власти. Новая политическая система имела и жестко централизованную структуру, каркас которой являл собой иерархию партийных комитетов. Выстроенные по такому же типу иерархические структуры советских, хозяйственных, профсоюзных, комсомольских, карательных и других органов повсеместно копировали иерархию партийных комитетов, находились под их непосредственным надзором. Возвышение партийных комитетов над Советами означало выхолащивание и фактическую ликвидацию Советской власти. Управление в Советах перешло сначала к их исполкомам, затем к президиумам исполкомов, и, наконец, сами президиумы исполкомов оказались в полном подчинении у партийных комитетов, фактически стали их тенью. «Ни один важный политический или организационный вопрос, говорил Сталин, не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии» [220] 49. К осознанию этого принципиального изменения в системе политической власти многие члены партии пришли только к концу 1920-х гг., когда проблематичным стало само их пребывание в партии. И.В. Вардин, член большевистской партии с 1907 г., 27 июля 1928 г. направил Г. Зиновьеву материал, в котором писал о полнейшей победе «тенденции передавать решение всех дел исключительно исполкомам. На протяжении 1921–1925 гг. Советы фактически совершенно замирают, управление целиком сосредотачивается в руках исполкомов, точнее их президиумов. Связь с массами эти президиумы постепенно теряют...». В конце письма содержалось заявление: «Мы решительно против превращения Советов в декорацию. Как и во всех других вопросах мы и здесь целиком стоим на точке зрения Ленина, на почве нашей партийной программы. Мы считаем, что социалистическое строительство – лживая, лицемерная фраза, если Советы не работают по Ленину. Мы считаем, что практические указания нашей программы по вопросу о Советах, директивы VIII съезда партии и VII съезда Советов по вопросу о местных Советах безусловно должны проводиться в жизнь» [221] 50. Но что мог сделать Зиновьев в 1928 г., тем более, что он сам был одним из инициаторов и идеологов этой реформы, укрепившей его лидерство (правда, на короткое время) в Петрограде и во всей Северо-Западной области?! Лидеры оппозиции сами в полной мере ощутили на себе мощь выстроенной ими политической машины. «Партия и государство слились вот беда», наивно воскликнул Бухарин в одной из покаянных бесед летом 1928 г. [222] 51
220
49 Сталин И.В. Вопросы ленинизма. II-е изд. М., 1952. С. 126.
221
50 РГАСПИ, ф. 324, оп. 1, д. 538, л. 6, 8.
222
51 Фельштинский Ю.Г. Два эпизода из истории внутрипартийной борьбы // Вопросы истории. 1991. № 2 3. С. 201.
Пытаясь понять суть политической власти при Сталине, особенно в последующие годы, можно, конечно, изучать историю Советов и их исполкомов на всех уровнях, историю различных наркоматов, профсоюзных, комсомольских и других общественных организаций, но при этом следует помнить, что ни государственные, ни хозяйственные органы, ни тем более общественные организации, ни один съезд и даже пленум ЦК не могли принимать никаких самостоятельных политических решений. Все «шестеренки» этой системы приводились в движение теми решениями, которые принимались в самом центре сталинской власти, а затем спускались вниз по партийно-аппаратной иерархии, которая, в свою очередь, на разных уровнях соотносилась со всеми другими иерархическими структурами, составлявшими эту систему – советской, карательной, хозяйственной и др. Эти элементы системы могли только конкретизировать, дополнять, приспосабливать к своим ведомствам или местным условиям полученные решения, т.е. проводить в жизнь генеральную линию партии.
Все элементы советской политической системы в своей деятельности наглядно воплощали согласие как принцип функционирования системы отношений господства и подчинения. Во времена Сталина на принципе согласия действовали не только высшие партийные и государственные органы, но и пленумы ЦК партии, ее съезды и т.д. Их действия были настолько регламентированы, особенно с момента установления и закрепления сталинской власти, что воспринимаются
Принцип согласия замещал отсутствующие принципы законности и моральных норм и представлял собой liberum veto наоборот. Даже в условиях, когда существовала угроза ареста, члены ЦК соглашались с генеральной линией партии, которую для них воплощал Сталин. Они окончательно «согласились» на Сталина после его победы во внутрипартийной борьбе, исход которой фактически был предопределен после того, как XIII конференция РКП(б) в январе 1924 г. сделала высшим законом внутренней жизни партии резолюцию X съезда «О единстве партии», опубликовав ее седьмой пункт. Вместе с тем принцип согласия нельзя сводить к простому ритуалу, это был механизм, скрывавший и одновременно подтверждавший действия реальной власти в стране.
Эта власть законно себя не оформляла – Конституция СССР никак не определяла правовые рамки государственной деятельности партийных органов. В результате поддерживалась иллюзия существования партии именно как общественно-политической организации, но не как структуры власти. Не случайно, что и шестая статья Конституции, декларировавшая руководящую и направляющую роль партии в политической системе советского общества, не только не проясняла картину, а, наоборот, затуманивала ее, тщательно скрывая властные функции аппарата КПСС.
Ссылки на существование большевистской партии вообще отсутствовали в Конституциях 1918 и 1924 гг. Наиболее раннее упоминание о ней в конституционных документах, как верно заметил американский советолог Р. Пайпс, - встречается в так называемой сталинской Конституции 1936 г., 126-я статья которой объявляла партию «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя» и «руководящим ядром всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных». Он также верно отметил, что отсутствие в законодательных актах наиболее важных реалий государственной жизни вполне соответствовало русской традиции. Первое и довольно случайное определение царского самодержавия появилось лишь в «Военном регламенте» Петра I более чем через двести лет после того, как оно стало основным политическим фактором страны. А крепостное право, составлявшее социальную основу Российской империи, и вовсе никогда не получало официального признания. Вплоть до 1936 г. правящий аппарат Коммунистической партии предпочитал скромно представлять партию как некую туманную силу, которая вовсе не правит, а лишь ведет страну своим вдохновляющим примером. Так, партийная программа, принятая в марте 1919-го, определяла роль РКП(б) как «организатора» и «вождя» пролетариата, «разъясняющего» последнему природу классовой борьбы, ни разу при этом не упоминая, что партия еще и управляет этим самым «пролетариатом», как, впрочем, и всем остальным. По мнению Р. Пайпса, «для всех, кто находился вне партийных рядов, действия большевиков, их решения, их кадровый состав были абсолютно непроницаемыми (выделено мною И. П.). 600.000 коммунистов, которые, по словам Каменева, произнесенным в 1919 г., "управляли" Россией, "причем… громаднейшей массой некоммунистической", напоминали не столько политическую партию, сколько правящую касту или элитарный орден» [223] 52.
223
52 Пайпс Р. Создание однопартийного государства в Советской России (1917 – 1918 гг.) // Полис. 1991. № 1. С. 219.
На самом же деле, и рядовая партийная масса не имела никакого отношения к тем решениям, которые принимались в стране. Решала не партия, а ее аппарат и знали о настоящем положении дел не рядовые коммунисты, а работники аппарата, причем компетенция и право принимать решения были тем шире, чем выше находилось место партийного органа в партийно-аппаратной иерархии.
Справедливости ради следует сказать, что идеологи политики «диктатуры партии» в самом начале ее реализации были более откровенны, чем их последователи, когда прямо писали о том, что партия превратилась в «становой хребет советской государственности», и что «машину пролетарской диктатуры нельзя изучить надлежащим образом без должного понимания устройства этого играющего в ней центральную роль аппарата». Они прямо заявляли, что «для государствоведа-социолога, стремящегося познать причинные связи, статику и динамику развития пролетарской диктатуры, структура и функции партийного аппарата тема, мимо которой они не могут пройти, не сделав ее одним из основных объектов своего изучения» [224] 53.
224
53 Власть Советов. 1923. № 10. С. 26-27.
Вполне закономерно, что такая власть, которой, по советской Конституции как бы не существовало вообще, требовала настоящей конспирации. Поэтому механизм связи высших партийных органов с партийными аппаратами на местах имел тайный, конспиративный характер. Вся переписка была абсолютно засекречена. Создание системы секретного делопроизводства явилось третьим направлением партийно-государственной реформы 1922 – 1923 гг. Решения высших партийных органов, оформленные как «секретные» и «строго секретные» документы, начинали свое движение из Секретариата ЦК по иерархической лестнице вниз по каналам тайной инфраструктуры власти. В самом Секретариате ЦК вначале это была секретно-директивная часть, которая существовала с 1920 г. и в компетенцию которой входили не только регистрация всех поступавших в ЦК секретных бумаг, но и ведение делопроизводства по выполнению постановлений Политбюро, Оргбюро и пленумов ЦК, связи с зарубежным подпольем партии, а также вся шифровальная работа – изготовление и рассылка партийных шифров, шифровка и дешифровка телеграмм [225] 54.
225
54 Известия ЦК РКП(б). 1920. № 23. С. 3.