Мехмед Синап

Стоянов Людмил

Двое ссорились.

Бранясь, они громко кричали, и один сказал:

— Эй, заптий-эфенди, вон этот вот хвалит бунтовщиков!

— Я? Нет, это ты их расхваливаешь, шелудивый пес, — кто ж не знает, что ты за Синапа? Не ты ли отправил ему в позапрошлом году два вьюка гвоздей?

— А ты, мерзкая тварь, сколько золотых взял у Хасана Кьойли Исмаила из Конуша? А кто этот Хасан Кьойли Исмаил? Главный бунтовщик!

— Да я тебе голову разобью!

— Я таких силачей в карман себе кладу!

Тут вмешались посторонние:

— Пошли, пошли, оба вы одного поля ягоды, будет вам!

Заптий слушал и

не обращал внимания. Он апатично смотрел, как расходилась толпа и улица медленно пустела. Люди возвращались в свои приземистые темные домишки, и на низкие кровли легла прежняя душная тишина.

2

Вдоль Джендем-тепе по дороге к Дермендере двигался одинокий путник с двумя лошадьми, привязанными одна за другою и навьюченными товаром; путник был пожилой, высокого роста, ахрянин, из тех, о которых обычно говорят: «дингил-ахмак» — «дуралей-верзила»; шел он медленно, держа повод передней лошади и шлепая босыми ногами по мягкой и липкой пыли.

У заставы он остановился: у ворот поджидали два заптия, желавшие проверить товар.

— Амуджа [29] , что везешь? — спросил один из заптиев.

— Смотрите, эфенди: луковое семя. Мы, ахряне, этим и живем.

Действительно, мешки на конях были набиты луком, это было видно.

— А табак есть? — спросил другой заптий.

— Найдется, по слову аллаха.

И он протянул обоим блюстителям порядка связку нерезаного табаку, сказал «на здоровье» и пошел, не дожидаясь разрешения. Ему встречались пешеходы, возчики, здоровались:

29

В обращении — дядька (турецк.).

— Бог в помощь, амуджа! Что слышно в горах?

— Все тихо и мирно, — отвечал тот и продолжал свой путь.

Закурив папиросу, говорили:

— В час добрый, амуджа!

Над равниной висел легкий вечерний туман. Справа темнели ивы над Марицей, и спокойные воды реки стояли, как скованные, в зеленых берегах.

В садах, на огородах работали люди, молчаливые, согнувшиеся. Не слышно было ни песен, ни смеху; только время от времени голос надсмотрщика, заметившего какой-нибудь беспорядок, пронизывал тишину и долго дребезжал над полем.

К вечеру путник достиг подошвы Родопов и утонул в зеленом царстве сосновых лесов. Он шел всю ночь, и лишь поздно вечером следующего дня перед ним вдали открылось могучее и спокойно дремлющее тело Машергидика.

Человек присел отдохнуть. До сих пор он шел по вражьей земле; теперь он был у себя дома, свободный как птица, как ястреб в лесу. Довольный, что благополучно миновал волчьи ямы властей, он вздохнул полной грудью и запел вполголоса:

Байрак алый и зеленый, Где ты будешь развеваться — Над глубокою ли Тунджей, Над усохшей ли Марицей? Байрак алый и зеленый, Кто, подняв тебя высоко, Понесет с собой отныне? Байрак

алый, мой красавец, Кто падет с тобою рядом? Кто с тобой домой вернется?

Человек пел, и голос его отдавался глухим эхом в лесу и в ущельях, где быстрые вспененные потоки вели под зелеными сводами свою неумолчную речь.

Подальше от людей-волков, от хищных властителей, бросающих рабам кроху надежды, как собаке кость...

Песнь ускользала в лесные чащи, а человек спешил вперед. Вот она, славная Чечь, свободная земля, где нет ни низамов [30] , ни лютых жандармов, ни сердарей [31] , где каждый сам себе хозяин, сам себе голова.

30

Солдаты регулярной армии.

31

Военачальники. (Прим. перев.)

Он присвистнул от удовольствия, и поблизости, в густых зарослях, ему откликнулся чей-то свист; тогда он остановил лошадей, и вскоре по узенькой каменистой тропинке к нему спустился молодой оборванный ахрянин.

— Это ты, Кафтане? — спросил путник и затем прибавил: — Как наши?

Тот потянулся, словно долго лежал, и сказал:

— Все ладно. А ты привез, что было велено?

— Привез, как не привезти. Ты за кого меня, Муржу, считаешь?

— Знаю тебя, знаю! Ну, добро пожаловать, ступай дальше.

Человек тронул лошадей и двинулся вперед. Уже было темно, когда он добрался до Ала-киоя. Меж высоких орешников и вязов белел конак Синапа. Путник направился к нему и вскоре остановился у боковых ворот, где ему тотчас же отперли.

— Муржу, Муржу! — послышались голоса. — Муржу вернулся...

Муржу прошел во двор, развьючил коней и сел ждать под навесом. Подошло еще двое ахрян. Они высыпали луковое семя, под которым оказались мешки с порохом и пулями; развязав мешки, запустили в них руки, словно это была кукуруза или пшеница.

— А скажи, Муржу, как тебе удалось обмануть этих паршивых читаков? — спросил один из ахрян. — Ведь если бы тебя схватили, не миновать тебе петли!

Муржу не ответил. Усталость валила его с ног. Положив голову на колоду и свернувшись в клубок, он заснул крепким сном, а над ним темнело небо и дрожали звезды, как голубые бусинки.

Когда Синап через некоторое время спустился вниз повидать Муржу, ему сказали, что он спит. Синап наклонился над храпящим детиной и проговорил:

— Ничего. Пусть отоспится.

3

Во двор привели низенького плешивого человека с красным лицом. Он робко посматривал исподлобья. Одет был в какое-то тряпье, сквозь дыры виднелись его голые бедра.

Синап остановил его и стал рассматривать.

Подошли и другие.

— Кто он такой? — спросил Синап.

— Чабан Таушан-бея, атаман, — сказал один из сопровождавших пришельца и добавил: — Бей прислал, чтобы ты посадил его в тюрьму. Он украл двух козлят, устроил себе праздничек.