Мексиканская невеста
Шрифт:
Внезапно из груди ковбоя вырвался крик. Лицо его страшно побледнело… Он хотел говорить, но слова застревали в горле.
Жан долго и страстно, с неописуемым выражением любви и гордости во взоре, смотрел на Хуану, потом наконец воскликнул:
— Хуана! Родная Хуана! О! Если б вы только знали!
— Говорите, мой друг, говорите! — восхитительная девушка. Ее сердце отчаянно билось, в глазах читался восторг.
Окрепшим голосом Жан продолжил:
— И вы, дон Блас, слушайте! Наконец справедливость восторжествует! Слишком поздно, увы, для подвижника, павшего жертвой чудовищной лжи!
Все недоуменно смотрели на возбужденного Жана, чувствуя, что
А тот уверенным, властным тоном заговорил вновь:
— Дон Блас! Вы помните, я кричал, вопил, что мой отец невиновен! Сегодня я вам это докажу! А ты, моя мама, будь благословенна! Как и та, святая, давшая мне жизнь… Ты даруешь мне сейчас, в данный момент, честь! И вы все слушайте это свидетельство честных и великодушных противников моего отца!
«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что французский капитан Антуан Вальдес не поддерживал никаких связей со штабом мексиканской армии и не имеет ни малейшего отношения к делу о предательстве императора Максимилиана.
Кампакса, Галладо, Диас, Рубио, офицеры штаба республиканской армии».
— Я знаю! Я знаю этих людей! — дон Блас. — В них нельзя сомневаться!
— Слушайте дальше, дон Блас! Слушайте!
«Я, нижеподписавшийся, генерал, состоящий на службе в республиканской армии, бывший командующий войсковой группировкой под Керетаро, честью своей свидетельствую о том, что французский капитан Антуан Вальдес абсолютно непричастен к вероломной акции, результатом которой стала выдача нам императора Максимилиана Первого.
Эскобадо».
— Все… мне нечего сказать, — пролепетал плантатор.
— Продолжайте слушать, дон Блас!
«Клянусь честью, что капитан Вальдес не тот, кто нам за деньги выдал Максимилиана Австрийского.
Президент Республики Хуарес».
Сразу обессилев, дон Блас прошептал:
— Эскобадо! Честный солдат, без страха и упрека… И сам Хуарес… безжалостный человек, с каменным сердцем. Хуарес, патриот, у которого руки по локоть в крови, свидетельствует… О! Жан, мой друг, я признаю свою ошибку… позволь мне попросить прощения… склоняюсь перед памятью твоего отца! Вы никак не выказывали своего законного негодования… Вы осыпали нас благодеяниями… Жан… нет, Антонио Вальдес… у вас большое, доброе сердце. Вы достойно носите свое имя!
— Сеньор дон Блас, предательство — самое мерзкое из всех преступлений… к несчастью, ваше вполне законное чувство презрения затронуло невиновного, а всеобщее заблуждение погубило жизнь честного человека. Это была судьба.
— Да, мой друг, судьба… Ведь осуждение относилось к совершенному преступлению и имело в виду настоящего виновника…
— Этот виновник будет найден, и его злодеяние наказано.
Все произошло довольно быстро. Сцену освещало яркое пламя горящего факела. Взволнованные до глубины души, наши герои хранили молчание.
После свидетельств офицеров и президента Жан вынул из сундучка следующую бумагу. Он развернул ее дрожащими руками и быстро пробежал глазами.
Молодой человек приглушенно вскрикнул и мучительно прошептал:
— Боже мой… значит, это правда!
— Что случилось, Жан? — вначале удивленный, а потом обеспокоенный плантатор. — Прочтите, мой друг, прочтите!
— Я не могу… меня переполняет счастье.
— Дайте ее мне! — ничего не понимающий дон Блас.
Жан протянул ему письмо и печально добавил:
— Вы этого сами захотели!
Дон Блас
— «Для моего сына, моего малыша Антонио. Перед Богом, честью и твоей головой, клянусь, мой мальчик, что я не совершал преступления, обвинение в котором исковеркало мне жизнь. Клянусь, что человек, выдавший императора Максимилиана, был его товарищем по оружию, близким другом. Тебе предстоит узнать его имя. А вот доказательства моей непричастности к этому делу. Прежде всего свидетельства офицеров Республиканской армии, признавших, правда очень поздно, мою полную невиновность. В высшей степени благородный поступок! Когда меня не станет, храни, сын мой, эти письма как нечто самое дорогое и драгоценное. Далее ты найдешь бумаги, в которых этот негодяй обговаривает с врагом условия и цену своего злодеяния. Все написаны его рукой. Ты увидишь, что он ставил везде мое имя: капитан Вальдес, пытаясь представить меня таким образом, как истинного виновника случившегося. Надо сказать, что мерзавец в этом преуспел. Кстати, уверенный в своей безнаказанности, он даже не позаботился о том, чтобы изменить почерк, сделать его похожим на мой. Я заплатил бешеные деньги за эти письма. Ты найдешь их в сундучке.
Должен признать, однако, что они были бы недостаточны для подтверждения моей непричастности и его вины. Существует другое, решающее и абсолютно неопровержимое доказательство.
Первые пять писем, написанные с интервалом в два дня, дают достоверную картину того, как совершалась эта омерзительная сделка. Они раскрывают характер негодяя, с наглостью настоящего бандита излагающего свои требования. Он спорит, выдвигает новые претензии… Словом, упорно торгуется и в конце концов, точно скупой и осмотрительный купец, заключает сделку. Читая письма, чувствуешь, что обе стороны спешили покончить с этим делом побыстрее.
Наконец все готово! Все согласны!
Вероломный офицер и его достойный сообщник, полковник Лопес, получают: первый — пятнадцать тысяч унций золота, второй — две тысячи. В шестом письме как раз об этом говорится. Оно адресовано генералу Эскобадо и благодаря ниспосланному самим Богом случаю скреплено подписью полковника Лопеса, соучастника.
Возьми это письмо, мой мальчик, и прочитай. Ты увидишь две строчки, добавленные Лопесом, его подпись и печать штаба дислоцированного [164] под Керетаро отряда.
164
Дислокация — расположение войск на определенной для повседневной жизни или ведения боевых действий местности.
Но либо по ошибке, либо из бахвальства, либо по забывчивости Лопес указал подлинное имя негодяя, воспользовавшегося моей фамилией. Полковник написал: настоящим подтверждаю соответствие моим интересам и условиям этого письма капитана Майкла…»
Крик, скорее рев смертельно раненного зверя, вырвался из горла Гарри Джонса:
— Отец! Это был мой отец! Женщина, память вам не изменила… как, впрочем, и ненависть.
— Я не испытываю чувства ненависти, — с достоинством ответила мамита, — особенно в этот день, когда торжествует правда!