Мексиканская повесть, 80-е годы
Шрифт:
Как-то Мириам пошла в газетный зал — надо было найти кое-какие сведения для работы. Попросила газеты за несколько прошлых лет и принялась делать заметки, начав с газет за минувший год. Б первой же подшивке, в разделе светской хроники, она увидела некролог: имя Хуана Пабло Касаля было набрано крупным шрифтом, дальше шел обязательный в таких случаях текст с выражением сожаления по поводу кончины молодого и так блестяще одаренного литератора. Причина смерти не называлась. Мириам почувствовала, что теряет сознание, дыхание перехватило, люди куда — то исчезли, зал опустел, пропали столы и полки, остались только голые стены, такие грязные, что вызывали тошноту. Все в душе Мириам перевернулось; закрыв рукой рот, чтобы сдержать рыдания, она снова и снова читала сообщение, все еще не до конца постигая его ужасный смысл. Она проплакала до тех пор, пока ее не предупредили, что газетный зал закрывается. Тогда, не сдав подшивок, она вышла на улицу и, наталкиваясь на прохожих, побрела, сама не
Так, плохо понимая, что с ней, она пробродила несколько часов, пока ноги сами не привели ее к дому. Голова шла кругом. Мириам поняла, что должна сделать над собой усилие и хоть немного разобраться в этой путанице. Она постаралась припомнить, как разворачивались события с самого начала, то есть как она впервые узнала о существовании Хуана Пабло. Но раздумывать тут было не над чем: она влюбилась в привидение; и его мебель, и его картины, и явление самого Хуана Пабло — все это было только воплощением его непреклонного желания, его неколебимой воли вернуться, чтобы закончить свою работу, которую прервала смерть. И благодаря Мириам это возвращение сделалось возможным. Но ужасное сомнение тут же охватило ее: любил ли ее Хуан Пабло или только использовал в своих целях? Почему он вернулся? Только ли чтобы, повинуясь своему литературному призванию, завершить роман? Или она притягивала его своей восприимчивостью? А может, обе причины имели место: Хуан Пабло вернулся к своему произведению и, пока писал, влюбился в Мириам? Законченная рукопись и нежное посвящение на титульной странице заставляли Мириам остановиться на последнем предположении.
Она решила квартиры не менять. Надеялась, что чудо повторится. Но шли месяцы, и напрасно она твердила желанное имя, напрасно в сотый раз перечитывала роман, стараясь дойти до самой сути, постичь его героев, на тысячу ладов толкуя каждое слово книги. Хуан Пабло по-прежнему был где-то далеко — во всяком случае, не показывался. Как-то вечером, бродя по квартире в ожидании появления Хуана Пабло или хотя бы стука пишущей машинки, она взяла один из томов, забытых им на секретере, полистала: то было полное собрание рассказов Эдгара Аллана По. В эпиграфе перед «Лигейей», взятом из Джозефа Гленвилла, было подчеркнуто: «И в этом — воля, не ведающая смерти. Кто постигнет тайны воли во всей мощи ее?»
Мириам с грустью подумала, что слова эти весьма подходят к случившемуся, не напрасно Хуан Пабло подчеркнул их, возможно, в них ответ на мои тревожные вопросы, ключ, который поможет мне проникнуть в тайну.
В другой раз Мириам попалось письмо Лилии. Она снова перечитала его. Слезы, как это теперь часто бывало, навернулись на ее светлые глаза. Теперь-то она понимала, почему Хуан Пабло не отвечал своей кубинской подруге: у него был точно определенный срок, и не слишком продолжительный, пребывания среди живых, и устанавливать или возобновлять дружеские отношения было бы для него невосполнимой потерей времени. Она впервые поняла отчаяние молодой девушки, ее нетерпеливые сетования на то, что нет никаких известий о человеке, которого она любит и ждет. Взяв ручку и бумагу, Мириам обратилась к далекой женщине, в которой видела теперь подругу по несчастью. Она написала, что Хуан Пабло скончался, просила ее смириться с этим, дав понять, что она старше своей корреспондентки и родственница покойного. Потом заклеила конверт и легла спать, подумав, что надо бы снести роман к какому-нибудь издателю. Она хорошо помнила один свой разговор с Хуаном Пабло. «Никто не пишет только для себя. Литературное произведение обретает смысл, когда его издают и оно попадает в руки критика и читателя».
На другой день Мириам сходила на почту, потом в издательство, куда заранее позвонила и договорилась о приеме. По дороге она вспомнила фразу из Готье: «…любовь моя сильнее смерти и в конце концов победит ее». То же она могла сказать и о себе, когда исчез Хуан Пабло и когда она прочитала эпиграф из Гленвилла.
И, вновь оказавшись в своем царстве тишины и теней, Мириам поняла, что она уже старая, уставшая женщина, хоть ей всего двадцать шесть лет, что ничто ей не интересно, что путь ее уже завершен, что жизнь ее была долгой и утомительной, хотя и щедрой на переживания и чувства; что осталось ей только дожидаться смерти, чтобы соединиться с Хуаном Пабло. И она спрашивала себя: сколько же лет может пройти до этой встречи? А может быть, дней? Но разумнее, — рассуждала дальше Мириам, — не ждать, иначе Хуан Пабло увидит дряхлую старуху. Ее смерть должна наступить, пока она в полном расцвете красоты.
Немного смягчив свое горе подобным решением, она все же сочла необходимым подождать несколько недель, пока не получит от издателя ответа, который теперь представлялся ей непременно благоприятным. Она хочет, сказала она вслух, взволнованно и смеясь в первый раз за долгое время, принести Хуану Пабло хорошие вести.
Хосе Эмилио Пачеко. Сражение в пустыне
Посвящается Эдуардо Мехиа. Памяти Хуана Мануэля Торреса
Прошлое — чужая страна. Там все было иначе.
I. Добрые старые времена
Все вспоминаю, вспоминаю, никак не могу вспомнить: какой же это был год? Супермаркеты уже появились, но телевидения еще не было, только радио; передавали «Приключения Карлоса Лакруа», «Тарзана», «Одинокого Льянеро», «Для тех, кто рано встает», «Дети учатся сами», «Легенды улиц Мехико», «Пансеко», «Доктора Ай-Кью», «Советы докторши по сердечным делам из клиники человеческих душ». Пако Мальхесто вел репортажи о бое быков, Карлос Альберт комментировал футбольные матчи, а «Маг»' Септиен рассказывал у микрофона про бейсбольные встречи. По улицам бегали первые автомобили, которые появились после войны: «паккарды», «кадиллаки», «бьюики», «крайслеры», «меркурии», «хадсоны», «понтиаки», «доджи», «плимуты», «де сото». Мы ходили на фильмы с Эрролом Флинном и Тайроном Пауэром, на киноутренниках смотрели многосерийные боевики. Больше всего мне нравилось «Нашествие Монго». Кругом пели «Без тебя», «Ла рондалью», «Ла бурриту», «Ла мукуру», «Влюбленное сердечко». На всех углах звучало ставшее модным старое пуэрториканское болеро: «Какое бы ни было небо высокое, какое бы ни было море глубокое, мое к тебе чувство прекрасное, любовь изумительно страстная, всегда с тобой».
То был год полиомиелита, в школах появилось много ребят, которые с трудом передвигались на неуклюжих ортопедических устройствах. По всей стране свирепствовал ящур; зараженный скот приканчивали сотнями тысяч. Начались наводнения; центр города опять превратился в озеро, [70] и люди плавали по улицам на лодках. Говорили, что в ближайшую грозу обводной канал прорвет, тогда затопит всю столицу. «Ну и что, — отвечал мой брат, — благодаря Мигелю Алеману [71] мы и так все в дерьме по горло сидим».
70
Имеется в виду озеро Тескоко.
71
Мигель Алеман — президент Мексики в 1946–1952 гг.; при нем был сделан упор на капиталистическое развитие страны при участии частного и иностранного капиталов (главным образом США); в годы правления этого президента коррупция в Мексике приобрела особенно большие масштабы.
Куда ни пойдешь — всюду лицо Сеньора президента; художники старательно приукрашивали его на огромных портретах, оно казалось вездесущим; кругом — плакаты, в них в символической форме запечатлен прогресс, достигнутый при Мигеле Алемане, который подавался чуть ли не как отец-боженька: в газетах ему посвящали льстивые, заискивающие рисунки; в его честь возводились монументы. Прилюдно президента восхваляли, в узком кругу поносили последними словами. Когда нас в школе наказывали, то заставляли в особой тетрадке писать тысячу раз: «Я должен быть послушным, я должен быть послушным, я должен слушаться родителей и учителей». Мы проходили отечественную историю, государственный язык, [72] географию федерального округа: [73] вот реки (реки тогда еще были), вот горы (горы еще можно было разглядеть). Все это было в добрые старые времена. Старшие жаловались на инфляцию, на неуверенность в завтрашнем дне, на автомобильные пробки на дорогах, на падение нравов, на шум, на преступность, на людские толпы, обилие нищих, наплыв иностранцев, на разъедающую коррупцию, неудержимое обогащение немногих и бедность, на которую обречены почти все остальные.
72
Так тогда в Мексике называли испанский язык.
73
Столица Мексики и прилегающие к ней территории в административном отношении выделены в особый федеральный округ.
В газетах писали, что мир переживает исключительно опасный момент. Впереди маячил призрак всеразрушающей последней войны. Зловещим символом эпохи стал атомный гриб. Но была и надежда. В наших учебниках писали, что не случайно у Мексики на карте очертания рога изобилия. К 1980 году — такое далекое будущее и представить себе было невозможно — предрекалось наступление светлого завтра и всеобщего благосостояния. Но не уточнялось, как этого удастся достичь. Города станут чистыми, исчезнет социальная несправедливость, бедняков не будет, с насилием и преступностью покончат, пробки на дорогах рассосутся, мусор сам собой уберется. У каждой семьи будет ультрасовременный дом аэродинамической формы (именно это определение стало модным в те времена). Никто и ни в чем не будет испытывать недостатка. Работу станут делать машины. Улицы покроются деревьями и украсятся фонтанами, по городу будут ездить автомобили, от которых ни дыма, ни шума и которые не будут сталкиваться друг с другом. Земной рай. Утопия, ставшая реальностью.