Мексиканские ночи
Шрифт:
— Сестра, — с некоторой торжественностью произнес дон Хаиме, — стоит ли сомневаться в могуществе Бога? Надейтесь!
— Увы, дон Хаиме, способны ли вы понять, что значит для матери слово «надейтесь»!
— Неужели, Мария, мне надо без конца повторять, что всю жизнь я посвятил вам и вашей дочери, поддерживал всем, чтобы видеть вас отомщенными, занявшими свое прежнее высокое положение и счастливыми? Много лет я этого добиваюсь и сейчас близок к цели. Это и дает мне то спокойствие и уверенность, которые вы во мне видите.
— Я
— И ради чести вашей фамилии. Не забывайте об этом, сестра. Чтобы вернуть нашему славному гербу былой его блеск. Но оставим это. Из всего, что я вам сказал, запомните одно слово: надейтесь!
— О! Благодарю вас, брат мой! — произнесла Мария. В эту минуту открылась дверь и на пороге появилась девушка.
— А! Дядя! Мой добрый дядя! — Она подбежала к дону Хаиме и подставила вначале одну щеку для поцелуя, потом другую. — Наконец-то вы соблаговолили пожаловать к нам!
— Что с вами, Кармен, дитя мое? — ласково произнес дон Хаиме. — Вы бледны, глаза покраснели. Вы плакали?
— Это ничего, дядя, нервы шалят. Вы не привезли дона Эстебана?
— Нет, — ответил дон Хаиме. — Эстебан вернется лишь через несколько дней. Но он чувствует себя хорошо! — добавил он, переглянувшись с доньей Марией.
— Вы его видели?
— Еще бы! Всего два дня назад. Из-за меня он и задержался. Он мне понадобился. А почему мы не завтракаем? Я с голоду умираю! — сказал дон Хаиме, чтобы переменить тему.
— Мы ждали Кармен! — промолвила Мария. — Теперь можно садиться за стол.
Она ударила в тимбр. Тотчас же явился слуга.
— Можешь подавать, Хосе! — сказала донья Кармен. Обрисуем в нескольких словах обеих женщин. Донья Мария, сорока двух лет от роду, была все еще прекрасна, несмотря на следы глубокого горя на ее лице и седые волосы, странным образом контрастирующие с живыми черными глазами, совсем еще молодыми. Изящные манеры великолепно сочетались с ее благородным обликом. Длинное траурное платье придавало донье Марии монашеский, пожалуй, даже аскетический вид.
Донье Кармен было немногим больше двадцати. Она была необыкновенно хороша и очень похожа на мать. То же изящество, та же ласковая улыбка, те же черные живые глаза и черные, словно нарисованные, брови, длинные ресницы, полный очарования взор. Одета она была в белое платье из кисеи, схваченное в талии широкой голубой лентой, поверх платья — кружевная накидка.
Под внешним спокойствием дона Хаиме скрывались тревога и озабоченность. То он к чему-то прислушивался, что было слышно ему одному, то впадал в задумчивость, забыв о еде, и тогда сестра и племянница легким прикосновением руки возвращали его к действительности.
— Вы что-то скрываете! — невольно вырвалось
— Я тоже, заметила, — поддакнула девушка. — Вы словно где-то далеко-далеко. Что с вами?
— Ничего, уверяю вас! — ответил дон Хаиме.
— Мы же видим, скажите, в чем дело!
— Я ничего не скрываю, Кармен, во всяком случае, того, что касается лично меня. Но в городе такое творится, что, признаться, я боюсь катастрофы.
— Неужели она возможна?
— Точно сказать не могу, но мало ли чем может кончиться народное возмущение. На всякий случай лучше не выходить сегодня из дома.
— О! Ни сегодня, ни завтра, — с живостью воскликнула донья Мария, — мы давно никуда не ходим, только к обедне!
— И к обедне не надо. По крайней мере, в ближайшее время. Зачем рисковать?
— Неужели опасность так велика?
— Как тебе сказать, сестра. Сейчас правительственный кризис. Место нынешнего правительства, возможно, займет другое. В этой ситуации, вы сами понимаете, некому защищать граждан и каждый должен заботиться о себе.
— Не пугайте нас, брат!
— Боже мой, дядя, что с нами будет? — вскричала донья
Кармен. — Эти мексиканцы внушают мне ужас, они настоящие варвары!
— Успокойтесь, они просто вздорные, сварливые, дурно воспитанные дети. Но у них доброе сердце. Я хорошо их знаю и могу поручиться за это.
— Но вы знаете, дядя, и то, как они ненавидят испанцев.
— Да, знаю. Они сторицей воздают нам за то зло, которое им причинили наши отцы. Но им неизвестно, что мы испанцы. Дона Эстебана, например, считают перуанцем, а меня — французом. В общем, опасность не так уж велика. Если будете благоразумны, бояться нечего. Кроме того, я постараюсь принять все меры, чтобы вас защитить, чтобы вы не были одни в этом доме со старым слугой.
— Вы останетесь с нами, дядя?
— Остался бы с величайшим удовольствием, мое дорогое дитя, но не смею этого обещать. Боюсь, что это исключено.
— Что же это за важные дела, из-за которых вы не можете остаться?
— Тсс… любопытная. Дайте мне лучше огня, я хочу зажечь сигару. Не знаю, куда девалось мое огниво. Девушка подала огниво, сказав при этом:
— Знаю я вашу тактику. Когда вам нужно, меняете тему разговора. Ужасный вы человек!
Дон Хаиме рассмеялся, а через минуту сказал:
— Кстати, видели ли вы кого-нибудь из обитателей ранчо?
— Да, дней пятнадцать назад приходил Луис с женой Терезой, принес сыр.
— Он ничего не говорил об Аренале?
— Нет, там все как обычно.
— Тем лучше!
— Постойте, постойте! Он что-то говорил о раненом.
— Что именно? — насторожился дон Хаиме.
— Точно не помню.
— Сейчас, дядя, я вам скажу. Вот, что он говорил:
«Сеньорита, когда увидите вашего дядю, соблаговолите ему передать, что раненый, которого Лопес стерег в подземелье, сбежал, и розыски не дали пока результатов».