Мелисандра
Шрифт:
Свою ненависть Уэнна растравляла, мысленно воображая себе все те отвратительные вещи, которые, должно быть, проделывал в Лондоне этот негодяй со своей таинственной любовницей. И ярость ее росла с каждой минутой. Она ненавидела его так же сильно, как любила свою ненаглядную мисс Мод.
В дни молодости Уэнны, – а она была одной из многочисленных отпрысков семей, обитавших в разбросанных тут и там возле причала лачугах, – все только и мечтали о том, как бы пристроить ее в господский дом, ведь даже родители не раз говорили: «Надо хоть как-то пристроить Уэнну, ведь нам вряд ли удастся выдать ее замуж». И вдруг с внезапно вспыхнувшим бешенством Уэнна подумала: «И не удалось бы! Я бы ему глотку перегрызла!»
В это время Мод открыла глаза, и Уэнна пробормотала:
– Что-то сегодня хозяин
– Что ты имеешь в виду? – спросила Мод.
– Утром вместе с бумагами адвокаты переслали какое-то письмо. Почерк был такой, как будто писал иностранец. Хозяин прочел и аж в лице переменился.
– Вот как – письмо из-за границы? – вяло откликнулась Мод. – Должно быть, денежные дела. Помню, сэр Чарльз рассказывал о каких-то вложениях…
В голосе ее не было ни малейшего беспокойства. Дела, особенно связанные с деньгами, в ее понимании были чем-то загадочным, важным и запутанным, почти все джентльмены были вынуждены заниматься ими время от времени, но эта сторона жизни, как считала Мод, находилась за пределами понимания благородной леди. На губах Уэнны зазмеилась ухмылка. Она не испытывала подобного благоговения перед тем, что мужчины называли «делами».
А Каролина тем временем нетерпеливо покачивалась в шезлонге. Она не находила себе покоя, мысли ее были заняты Фермором. Девушка попыталась представить, как будет выглядеть в белоснежном атласе. Казалось бы, платье ей очень идет, но понравится ли оно Фермору? В ее памяти все еще жило воспоминание о первой поездке в Лондон. На ней тогда было зеленое платье с мелкими оборками и пелерина в тон. Себе самой она казалась прехорошенькой и была в отличном расположении духа – до тех самых пор, пока не увидела лондонских модниц.
Они с отцом приехали в гости к Фермору и его родителям, мама чувствовала себя неважно и решила остаться дома. Перед мысленным взором Каролины снова встало лицо Фермора – каким она увидела его в первый раз. Он был в гостиной вместе с матерью. На лице его запечатлелось легкое недовольство. Без сомнения, ему было известно, что родители договорились со временем их поженить. И он всеми силами постарался дать понять Каролине, что все это ему не по душе, уделяя ей ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы не показаться невежливым. Ему, по-видимому, и в голову не пришло принять участие в разговоре об их загородном доме, как будто он был уверен, что уж о жизни в деревне она должна знать все. А родители с довольным видом перешептывались у них за спиной.
– Какая прелестная пара! – восхищалась его мать. – Так приятно наблюдать за молодыми, когда в их сердцах пробуждается любовь!
Эти слова заставили Каролину смущенно опустить глаза, а Фермор побагровел от бешенства.
Когда они вместе со всеми приехали в Роу, ей показалось, что он немного оттаял и уже с большей симпатией посматривал в ее сторону. Каролина была отличной наездницей, и ей пришло в голову, что Фермору нравится видеть вокруг себя людей, которые ничем не уступа ют ему.
Юноша старался держаться с нею так, будто между ними Бог весть сколько лет разницы, пока она не на помнила ему, что они, в сущности, ровесники. «Но ты ведь раньше никогда и носа не высовывала из своей деревни, – возразил он. – Вот в этом-то все и дело!» – «Подумаешь! Ты старше всего на несколько месяцев и можешь сколько угодно задирать нос, но тут уж ничего не изменишь!» Он сделал возмущенное лицо: «Как?! Возражать джентльмену?! Что за дурные манеры!» – «А, так, значит, возражать леди можно? Это не дурные манеры? Так вот у нас в провинции джентльмены воспитаны куда лучше!» – «Именно поэтому, наверное, их и считают неотесанной деревенщиной!» – насмешливо фыркнул он, очень довольный, что за ним осталось последнее слово. И тогда Каролина поняла, что для него это очень важно.
Во время бала, который устроили его родители, он вел себя совсем по-другому. Оба они были еще слишком юны, чтобы принять участие в танцах, поэтому в компании дедушки, бабушки и нескольких престарелых тетушек их усадили на галерее, откуда они могли с завистью наблюдать за танцующими. Каролине хотелось надеяться, что в своем голубом нарядном платье она сегодня выглядит настоящей красавицей. Как раз тогда он
После этого он совсем по-мальчишески расхвастался: поведал ей о своих совершенно невероятных приключениях на лондонских улицах, о том, как он некогда был грабителем с большой дороги, эдаким Робин Гудом, отбиравшим золото у богатых, чтобы раздать его бедным. В одних рассказах он был героем, в других же – человеком, наводившим на окружающих ужас. Каролина слушала затаив дыхание, хотя и не верила ни единому слову. Тем не менее, ей льстило, что все это он выдумал исключительно ради того, чтобы произвести на нее неизгладимое впечатление. Им разрешали вместе кататься по Лондону. Фермор показывал ей в толпе приверженцев Пила, [9] одетых все как один в синие фраки и белые лосины, в шляпах с высокой тульей. Но особенное внимание он уделял темным сторонам лондонской жизни, стараясь поразить воображение девушки. Фермор взахлеб рассказывал, что столичные улицы кишат опаснейшими преступниками, то и дело с видимые удовольствием кивая в сторону какой-нибудь зловещего вида личности: «Вот это убийца! А вот смотри – это карманник!» И чтобы доставить ему удовольствие, она взвизги вала, делая вид, будто умирает от страха.
9
Роберт (1788–1850) – английский государственный деятель, член парламента, статс-секретарь по делам Ирландии, министр внутренних дел, премьер-министр. Реформа Пила – отмена хлебных пошлин.
За эти дни он почти влюбился в нее. Они вместе ездили в Гайд-парк, где в честь королевской свадьбы была устроена грандиозная ярмарка. Каролина даже не могла себе представить подобного великолепия, все эти развевающиеся разноцветные флаги, гремящие оркестры и танцующие парочки, множество лодок на Серпентайне, от которых рябило в глазах, ослепительные фейерверки поразили ее воображение. Родители послали с ними одного из лакеев и даже разрешили полакомиться мороженым, которым торговали в одной из палаток и о котором все вокруг говорили как о немыслимой роскоши.
На обратном пути, насколько она помнила, Фермор рассказал ей о том, как однажды видел настоящую казнь в Ньюгейтской тюрьме. А потом похвастался, что сам не раз наблюдал, как ловко карманники в толпе срезают кошельки.
И Лондон казался Каролине загадочным и восхитительным городом, а Фермор – самым замечательным человеком на свете.
Единственной каплей дегтя для нее был поцелуй, который Фермор украдкой сорвал с губок хорошенькой горничной, будучи уверен, что их никто не видит. Каролина и виду не подала, что знает об этом. Фермору еще не было и пятнадцати, но на вид можно было дать все двадцать, а горничной, смазливой хохотушке, – не больше шестнадцати. Девица повисла у него на шее, что показалось Каролине отвратительным, ведь сама она ни за что не осмелилась бы на такое. «Ах, мистер Фермор… ну и проказник же вы! Опять за свои проделки!» Каролина, дрожа от негодования, бросилась к себе в комнату и была рада, когда на следующий день отец увез ее из Лондона.
С тех пор она не видела его. Все это случилось почти три года назад. Поездка из Лондона в Корнуолл была достаточно утомительной, по причине плохих дорог. Колеса экипажей беспрестанно вязли в разбитых колеях, кареты то и дело переворачивались, а несчастные путешественники становились жертвой непогоды, а то и чего похуже. Поэтому только весьма серьезные причины могли заставить человека пуститься в подобное путешествие.
И вот теперь Каролине уже почти восемнадцать, и в день ее рождения будет объявлено о помолвке. Она мечтала о том, как выйдет замуж, ни минуты не сомневаясь, что именно Фермор станет ее избранником. Но вновь и вновь мечты, которые опьяняли ее, затуманивало горькое воспоминание – перед глазами вставало лицо Фермора и раскрасневшееся личико горничной, а в ушах звенел ее кокетливый голос: «Опять за свои проделки!» Опять… Опять!