Мелисандра
Шрифт:
Леон опечалился, и Мелисанда подумала: «До чего же у него грустное лицо! Как хочется заставить его улыбнуться. Улыбка грустного человека особо замечательна тем, что очень редка». Она вспомнила о Ферморе с его бесшабашной веселостью. До чего же Леон не похож на него! Его тихая печаль импонировала ей, поскольку она знала Фермора.
– Рауль – еще одна жертва.
– Рауль? Через столько лет?
– Его бабушка спаслась, но месяцы, проведенные в Консьержери, подорвали ее здоровье. Ей было всего семнадцать, когда ее освободили, а вскоре она вышла замуж, но умерла сразу после того, как родила
– Какой ужас! – воскликнула Мелисанда. – Недуг передается из поколения в поколение; неужели, точно злой рок, он будет преследовать эту семью вечно?
– У Рауля есть надежда. Теперь об этих вещах знают больше. После смерти его отца – моего кузена – Рауль остался на моем попечении. Я пообещал присматривать за ним, дать ему образование, следить за его здоровьем. Вот уже четыре года, как я этим занимаюсь.
– Очень благородно с вашей стороны.
– Не хочется рисоваться перед вами. Я был беден… очень беден. Видите ли, моя семья лишилась всего во время якобинского террора. Поместье… состояние… все пропало. У меня не было ничего. Богатый кузен, оставив мне на попечение сына, не забыл и про меня.
– Ну, вам, пожалуй, повезло. У вас есть маленький мальчик и ваше собственное здоровье.
– Вы – хорошая утешительница, – заметил Леон с мягкой, меланхолической улыбкой.
– А вы мечтаете об иной жизни?
– Мы многого лишились, но, как вы верно заметили, у меня хорошее здоровье, а это – самое ценное из всех достояний. Моей семье чернь оставила больше, чем семье несчастного Рауля. А вы совсем не едите. Наверное, я отвлекаю вас своими разговорами.
– Стол просто роскошный! – с улыбкой сказала Мелисанда. – Какая вкусная рыба! А это игристое вино! До чего оно мне нравится! Но ваша история куда более захватывающая, чем рыба или вино. Пройдет день-два – еда с вином будут забыты. Но ваш рассказ я запомню на всю жизнь.
– А рассказы других людей вы помните так же отчетливо?
– Да.
– Интересно почему?
– Может быть, потому, что со мной мало что происходило? Да, пожалуй. Я до сих пор помню старую Терезу из монастыря, которая вглядывалась в каждого человека, – в городе поговаривали, будто она ищет своего Жан-Пьера, которого любила когда-то, очень давно… Я помню Анн-Мари, которая уехала в карете с богатой дамой. Да, я и в самом деле помню любую, самую мельчайшую подробность из происходившего с другими людьми. Знаете ли, слушая эти истории, я представляю, что все случилось со мной. Я была старой Терезой, озирающейся по сторонам в поисках Жан-Пьера; я была Анн-Мари, уезжавшей в карете; я была бабушкой бедного Рауля, заболевшей в Консьержери. А подобные происшествия невозможно забыть… даже если они случаются лишь в вашем сознании.
– Вас интересует жизнь других людей, потому что у вас отзывчивое сердце.
– По-моему, вы мне льстите. Сестра Тереза утверждала, что я любопытна… самый любопытный ребенок из всех, которых она знала, а любопытство – грех, или почти грех.
– По-моему, в вашем случае это прелестный
– Разве грехи бывают прелестными?
– Большинство грехов прелестны – ведь так? Не поэтому ли людям так трудно противостоять искушению?
Мелисанда внезапно вспомнила о том обольститель ном грешнике, которого тщетно пыталась выкинуть из головы. Но, как выяснилось, он тут как тут – нескольких слов оказалось достаточно, чтобы воскресить его в памяти.
– По-моему, разговор наш приобретает атеистическую направленность, – сказала она и засмеялась.
От вина глаза Мелисанды блестели, сэр Чарльз обернулся и, заглянув в ее оживленное лицо, спросил:
– Нельзя ли и меня посвятить в вашу шутку?
– Я сказала мсье де ла Роше, что очень любопытна и что это грех, или почти грех, а он утверждает, будто грехи, как правило, прелестны, поэтому так трудно им противостоять.
– А вы и в самом деле так любопытны?
– Боюсь, что да.
В разговоре наступило затишье, и стало слышно, что мистер Данесборо упомянул о Джозефе Смите, основа теле странной секты мормонов, убитом в этом году.
Все сидящие за столом нашли тему мормонов увлекательной и принялись оживленно ее обсуждать.
– О чем они говорят? – спросил де ла Роше.
– О мормонах – религиозной секте в Америке. Я мало о них знаю – только то, что эта религия разрешает многоженство.
– Не сомневаюсь, – говорил мистер Данесборо, что мистер Бригхам Янг последует по стопам Смита.
– Говорят, у него уже десять жен, – сказала леди, сидевшая по правую руку от Данесборо.
– Отвратительно! – воскликнула мисс Данесборо.
Мистер Данесборо заметил, что сомневается – можно ли осуждать это явление, пока не станут известны все факты, после чего все присутствующие воззрились на священника с мягким укором и озабоченностью. Он был самым необычным из священников и вряд ли избежал бы неприятностей, если бы не его богатство и семейные связи.
– Но я точно помню, – возразила одна дама, – где-то в Библии сказано: мужчине полагается иметь только одну жену.
– У Соломона их было довольно много, – неожиданно вставил сэр Чарльз, – а у Давида – разве нет?
Молодой человек, сидевший рядом с Каролиной, сказал:
– Мужчины убивали своих жен, потому что хотели обзавестись другими. Теперь же, если они, подобно по следователям Бригхама Янга, будут иметь столько жен, сколько смогут себе позволить, подобных убийств удастся избежать.
Тут Мелисанда поймала на себе взгляд Каролины и поняла, что этот разговор заставил их обеих подумать о Ферморе. Неужели они подумали о том, что если бы принадлежали к мормонам, то сейчас, возможно, обе готовились бы к свадьбе?
Мелисанда высказала свою мысль вслух:
– Но я полагаю, даже мормоны могут жениться одновременно только на одной женщине.
Она произнесла это по-английски, и ошеломленные взгляды устремились на нее. За столом священника разговор этот был совершенно неуместен, и на мистере Данесборо лежала такая же вина, как и на всех остальных, но даже если мужчины и позволили себе смелые замечания, никто не ожидал того же самого от дам.
Мисс Данесборо поспешно сменила тему разговора, а Леон де ла Роше наклонился к Мелисанде и проговорил: