Мелисандра
Шрифт:
– Вы говорите самые жестокие и циничные слова, которые я когда-либо слышала. Я даже не знала, что бывают такие люди, как вы.
– А откуда вам было знать? Как долго вы пребываете в миру? А мы ведь не бродим по монастырским угодьям и не соблазняем благочестивых монашек.
Фермор отпустил руку Мелисанды, и она снова пошла быстрым шагом.
– Давайте, наконец, поговорим серьезно, – сказал он, нагоняя девушку и вновь беря ее за руку, – нам так редко удавалось встретиться наедине. В конце недели я уезжаю
– Нет, я очень рада. Это самая хорошая новость для меня за последнее время.
– Да, та трусиха, которая сидит в вас, ликует, но разве это настоящая Мелисанда? Нет, не верю. На самом деле вы огорчены. Но горевать не стоит – нужно только проявить здравый смысл. Скажите, что собираетесь делать, когда уедете отсюда?
– Это мое дело.
– О, да будьте же разумны – пусть это станет моим делом!
– Я не представляю, как оно может стать вашим.
– Вам нужно покровительство.
– Я сама способна за себя постоять.
– Говоря, что вы нуждаетесь в покровительстве, я употребляю данное слово в его светском значении. Вы можете постоять за себя, прибегая к своему уму, но ум подскажет вам, что без посторонней помощи невозможно обеспечить себя всем, что необходимо в жизни. Поэтому вам нужен покровитель.
– Пожалуйста, поймите – я сама хочу себя защищать.
– Где? В доме какой-нибудь привередливой дамы?
– Разве все дамы, нанимающие гувернанток, привередливы?
– По отношению к гувернанткам и компаньонкам – большинство из них.
– Ну что ж, значит, таков мой жребий на этом свете, и я должна с ним смириться.
– И вы удовлетворитесь той жизнью, что уготована вам Господом?
– Я должна прожить ее хорошо.
– Она не будет хорошей. Это отвратительно для девушки с вашим характером. Мне очень жаль, что я не могу на вас жениться. И почему только вы не Каролина, а Каролина – не вы. О, каким бы я тогда был добродетельным, образцовым женихом! Добродетель – следствие неких обстоятельств, вам это не приходило в голову? Я убежден – заключи мы с вами брак, я стал бы верным мужем.
– Люди становятся добродетельны, приспосабливаясь к обстоятельствам, а не подстраивая обстоятельства под себя. Уверена – разница между добром и злом как раз в этом и заключается.
– Послушайте, мадемуазель, – вы ведь не мать настоятельница монастыря, читающая проповедь. Если мир не устраивает меня, я перекрою его на своей лад. Поймите, дорогая, вы молоды и неопытны, у вас слишком догматические представления о жизни. Я сейчас предельно серьезен. Позвольте, я подыщу для вас укромный домик. Это так же надежно, как брак. Все на свете станет вашим, чего ни пожелаете.
– Вы все равно, что Сатана с его искушениями – собираетесь показать мне царства мира.
– Царства мира стоят того, чтобы ими завладеть.
– Любой
– Когда вы вдоволь натерпитесь унижений, которым беспечные хозяева, не колеблясь, вас подвергнут, когда вы настрадаетесь, пребывая в их власти, не имея возможности даже подыскать себе другое место, тогда, возможно, вы не станете столь пренебрежительно отзываться об этих царствах покоя. И не только покоя… царствах нежной привязанности и дружбы, страсти и любви, которые я подарю вам.
– Вы говорите очень убедительно, но не можете скрыть своей порочности. Говори вы это будучи несчастливы в браке – тогда другое дело. Но строить подобные планы, когда только собираешься жениться… с таким хладнокровием… накануне свадьбы…
– Я вовсе не хладнокровен. И – я предрекаю! – вы в этом убедитесь.
Мелисанда молчала, и Фермор мягко спросил:
– О чем вы думаете?
– О вас.
– Я так и знал. Ну а теперь, когда вы настроены на откровенность, сознайтесь, что постоянно обо мне думаете.
– Я очень много думаю о вас… и Каролине. Жалею, что так мало прожила в миру, иначе, быть может, лучше вас понимала.
– Так дайте себе время, чтобы меня понять. Постарайтесь отбросить большинство представлений об этом мире, которые вам внушили монахини, – сказал Фермор, обнимая Мелисанду. – Им нравится жить в затворничестве, влачить существование покойников. Вы не знаете, сколько всего можно обрести на этом свете – какую радость, какое наслаждение. Я открою их вам. Да, я предлагаю вам царства мира. Но, видите ли, дорогая моя Мелисанда, жизнь – не черно-белая, какой вам ее рисовали монахи ни, считая, что учат вас истине. Они не знают ничего другого. Бедные маленькие трусихи… они боятся мира! А такие люди, как вы и я, не должны ничего бояться.
– Но мы оба боимся. Я боюсь согрешить. Вы сокрушаетесь о том, что не меня избрали в невесты. Но если вы так смелы, почему бы вам не сделать свой собственный выбор? Нет, вы боитесь точно так же, как и я. Боитесь чужих мнений… условностей. Боитесь жениться на женщине не своего круга. И это, как мне кажется, большая трусость, чем боязнь греха.
Некоторое время Фермор пребывал в замешательстве и, наконец, произнес:
– Это не страх. Это понимание того, что брак между нами невозможен.
– Называйте это как вам нравится, я же называю это страхом, а вас – трусом. Вы не боитесь сойтись в поединке с любым мужчиной, не боитесь разъяренной толпы. Это потому, что вы большой и сильный… физически. Но духовной силы у вас нет; в душе вы трус. Трепещете перед мнением тех, кто способен помочь вам достичь того положения, к которому вы стремитесь. И этот страх куда худший, чем тот, который испытываешь перед дракой, не обладая достаточной физической силой.
– Вы путаете мудрость и страх.